Павел Матвеевич Толстой, чтя память своего великого деда, определил ежегодно на вечные времена в полк его имени по 300 р. сер. на поминовение и, сверх того, содержит на свой счет двух инвалидов того же полка при памятнике, устроенном в с. Покровском, д. Моча, где князь Кутузов пробыл три дня до передвижения на калужскую дорогу. Из пяти дочерей Князя Смоленского – старшая – Прасковья Михайловна, была в замужстве за сенатором Матвеем Феодоровичем Толстым; вторая – Анна Михайловна – за Хитровым; третья – Елисавета Михайловна – сначала за Тизенгаузеном, а потом за Хитровым; четвертая – Екатерина Михайловна – за князем Кудашевым, а потом за Сорочинским, и пятая – Дарья Михайловна, за Опочининым.

Кудашев уведомлял о пожаловании М.Ф.Толстого в сенаторы.

Человек князя.

Нынешние дивизии тогда именовались инспекциями, а начальники дивизий – инспекторами.

Кроме гренадеров, у которых вместо шляп были острые латунные каски, с надписью «С нами Бог». Теперь в одном только лейб-гвардии Павловском полку сохранились на память павловские каски.

Полки именовались тогда по именам своих шефов, а так как шефы часто переменялись, иногда на месяц по два и по три, то эта поименная численность полков в русской армии, почти беспрерывно умножавшаяся во все продолжение италийской кампании, пугала французских генералов и приводила в заблуждение, великий Суворов и с малыми силами постоянно торжествовал над многочисленными противниками. Неприятель никак не подозревал, что один и тот же полк носил в течении месяца три и более имен, и эта мистификация сильно действовала на французов, при быстроте и натиске русских, водимых бессмертным Суворовым.

Прием с понижением чина из статской службы в военную многих тогда поражал своею новостию: удивлялись данному преимуществу военным, пока, наконец, увидев, как дорого обходятся заслуги воину, особенно во времена наполеоновской борьбы, убедились в справедливости этого отличия.

В то время в каждом мушкетерском полку первый баталион состоял из гренадер.

Монахтинские ученья во многом отличались от других полков: почти все построения делались у нас на бегу. Во время маневров, людей приучали переносить походные трудности, и нижние чины, вследствие того, наполняли ранцы песком, а манерки водою. Для учений выбирались места, изрытые рвами, где попадались плетни и сугробы, даже нарочно сделанные барьеры. Нередко за полночь, солдат поднимали по тревоге, без предупреждения; проворно запасались сухарями на трое суток, и только на сборном пункте мы узнавали, наконец, что посреди нас неутомимый Монахтин. Тут он начинал суворовские эволюции; быстрота и натиск наблюдались строго; за плутонгом перепрыгивали рвы и плетни, и, не разрываясь, дружно принимали в штыки отстреливающихся противников. Последние, скрытно от нас приведенные издалека, занимали свою позицию уже с вечера, на местах, еще нам незнакомых. Эти распоряжения и принимаемые предосторожности делались точь-в-точь как на войне. Так Монахтин, во время нашей стоянки в Киеве, доводил до желаемой цели Московский полк, в котором каждый солдат глядел атлетом.

Передовые полки армии Кутузова начали выступать из русских пределов с 13-го августа.

Дириштейн – опрятный городок, в одну улицу, и при входе в него высится старинный замок, где некогда (в XII веке) томился английский король Ричард Львиное Сердце герой Третьего Крестового похода. Возвращаясь из Палестины морем, корабль, на котором сидел Ричард, испытал крушение на берегах Италии; имея повсюду врагов, он боялся пройти Франциею и пустился через Германию, перерядясь простым паломником. Излишняя его тороватость открыла в нем монарха; он был узнан, и Леопольд, герцог Австрийский, по ненависти к нему, засадил его в замок Дирнштейн. Около пяти лет тянулось это скрытое заточение Ричарда, как трубадур Блондель, уроженец аррасский, отыскивая короля по всем концам германских владений, случайно попал на след. Леопольд, испуганный этим открытием, не осмелился держать у себя своего грозного узника и передал его немецкому императору Генриху VI. Император, также имевший против Ричарда давнюю злобу, обрадовался этой находке, и заковал его в цепи, как бы взятого в плен на поле сражения. Герой крестового похода, наполнивший свет своею славою, был заброшен в мрачную тюрьму и оставался еще год добычею мести врагов, которые были христианские государи.

Замок Дирнштейн мы захватили врасплох, и два орудия, стоявшие на лицевой башне, взяты были нами в несколько минут. Французы, не ожидавшие с зтой стороны появления русских, с беспечностию бражничали по домам: пьяно, впопыхах, они едва успели выстрелить один раз картечью, и толпой бросились выбраться из тесной улицы.

Тогда австрийский гульден составлял на русские ассигнации 60 копеек.

Офицеры особенно много терпели нужд. Тогда не было в обыкновении отпускать для них порцию натурою; им выдавались рационные деньги, которые всего чаще были в кармане ненужною мебелью, кроме разве для игры в карты; ничего съестного нигде нельзя было купить, запасов же иметь невозможно; брать телегу для клади запрещалось; дозволяли, и то не всегда, вьючную лошадь – одну на всех ротных офицеров. Благодетельная перемена – отпускать для офицеров порцию натурою – последовала в царствование блаженной памяти Императора Николая, в войну с турками 1828 и 1829 годов. Эта мера принесла великую пользу и тем уже, что на биваках между офицерами почти уничтожилась картежная игра, что было очень заметно при обложении Варны, в эту эпоху, славную для российского оружия. Прежде, от избытка рационных денег, частенько, на досуге, голодные офицеры резались в фаро, и многие проигрывались в пух, так что где и можно б было отогреть и поправить желудок, так уже не на что было: в кармане не оставалось и гроша… В прусскую войну 1806 и 1807 и шведскую 1809 и 1810-го годов, я не раз был свидетелем горестных сцен решительного проигрыша, довольно забавного, впрочем для лиц посторонних. Но в кутузовскую кампанию 1805 года не было времени ни гулять, ни играть в карты…

Русские, в 1812 году, так не угащивали у себя французов: вместо приветливых слов и заготовления всякой снеди, они, чтоб торжественнее их встретить, оттачивали ножи и вострили секиры, и бестрепетно, с железом и пламенником в руках, ожидали прихода незваных.

В это ненастное время, у нас по рядам разнеслась радостная весть о победе английского адмирала Нельсона над французским флотом при Трафальгаре. «Ништо ему! – бормотали промеж себя солдаты, – вишь, забияка, со всеми рассорился; задел и заморских попугаев! Да, ведь правду сказать, Бонопартия-то и молодец хоть, все-таки несдобровать же ему. – Оно так, ворчали другие, а пока что – меси грязь… Эх-ма! подхватили старики, уж и осовели, ребята. Нам ли тужить, братцы! Трудись, терпи, так и будешь енерал. Мы видали не такое горе: в Туретщине и у персов всего перебывало, а Бог миловал; бусурман уняли: задали такого трезвона, что и дедам их не в память!

На всем пути нашего обратного шествия, носились слухи, что Пруссия отлагается от союза с французами и пристает к нам. Еще до Дуная, вокруг бивачных огней, из разговоров между генералами, можно было расслушать не один раз похвалы прусским войскам, и что Фридрих-Вильгельм уже давно недоволен диктаторским тоном Наполеона Бонапарте, и разрыв неминуем.

Лейб-кучер Императора Александра, сопровождавший Государя во все его походы, вояжи и частые разъезды по России. Эго историческое лицо особенно замечательно по своему уму и примерной преданности. Во время пути, Государь любил беседовать с Ильею, которого сановитость и сладкая речь увлекали слушателя до очарования. Редкое достоинство Ильи Ивановича и в том, что он никогда никого не оговаривал, а если что и объяснял любознательности Монарха, то по сущей справедливости; прямой души и чистый сердцем, Илья часто делал добро н никогда не злословил.

То был канун первой годовщины коронации Императора Наполеона, и французы, вместо иллюминации, по-походному, подняв на длинных шестах огромные пуки зажженной соломы, приветствовали своего царственного вождя, при проезде по линии, криками виват! Останавливаясь, Наполеон говорил солдатам: «Завтра вам, храбрые, следует решить вопрос – чья пехота первая. Надеюсь, вы оправдаете ожидания Франции и мои; кончим поход громовым ударом!», и обеты французов подарить ему, вместо букета на его праздник, неприятельскую армию, выражались восторженными кликами, долетавшими до наших ушей; по мере его проезда и расстановок. Наши между тем, перекликаясь, тужили, что нет им по чарке.