обратил внимания. Но очень быстро в классе наступила абсолютная тишина. Лично я никогда в

жизни не слышала больше такой тишины. Галь-Валь рассказывала нам про блокаду: «Сначала

было холодно, а потом стало тепло – и я заснула рядом с мамой. И знаете, ребятки, такие хорошие

сны мне снились, прямо хоть и не просыпайся вовсе! Все вокруг в цветах – желтых, красных,

фиолетовых… Солнышко светит, тепло-тепло…» И, по всей вероятности, скоро, совсем скоро

осталась бы малая девчушка в своих цветных снах дожидаться Второго Пришествия. Но тут в лицо

ударил резкий луч фонаря. Снова стало холодно. И глухой, простуженный голос произнес откуда-

то сверху: «Здесь два…» Это заявилась санитарная бригада, собиравшая по ленинградским

квартирам трупы. Галочка что есть силы зажмурила глаза и прижалась к матери, чтобы согреться,

но та была еще холоднее, чем воздух в комнате. Ее невольное движение не укрылось от

незваных гостей. Тот же хриплый голос поправился: «Один! Девочка жива…» Девочку быстро

оторвали от мертвой матери, эвакуировали из осажденного города и поместили в детский дом

где-то под Вологдой. «И там меня удочерила учительница, – улыбка слегка трогает старческие

губы Галь-Валь. – У нее муж на фронте погиб, своих детишек не было, а я –то неприглядная,

прозрачная совсем ходила, уж не знаю, чем я ей приглянулась…» Галь-Валь еще долго

рассказывает нам, какие неприятности она доставляла своей приемной матери, едва-едва войдя

в полосу переходного возраста. Наотрез отказывалась называть удочерительницу мамой. Убегала

из дома. Грубила, срывалась на крик (глядя на Галь-Валь, даже на нас, окраинных обормотов,

никогда не повышавшую голос, в это невозможно было поверить). Несколько раз соседи видели

девчонку с сигаретой, сигарету отбирали, притаскивали за шиворот к матери. «И вот однажды

мама моя сказала: «Ну давай с тобой поговорим по-человечески! И с тех пор я совсем другая

стала…» О чем уж там «по-человечески» говорили одинаково измочаленные войной женщина и

ее приемная дочка, я не знаю. Хотя Галь-Валь, наверное, рассказывала и об этом, просто я

забыла. Но думаю, что доброту, порядочность, любовь к нам – шпанистым, изначально любовью

обделенным – Галь-Валь переняла именно у той солдатской вдовы, удочерившей в войну

чужую прозрачную девочку – ленинградку. Ведь все в мире имеет причину и следствие – это даже

мы в свои невеликие годы понимали чётко.

Я считаю учителей самыми счастливыми и удачливыми людьми в мире. Любых учителей. А своих

– особенно. Им была отмерена не одна жизнь, а тысяча жизней. Они перебрасывали себя через

собственную смерть так же легко, как я подростком перебрасывала мяч через волейбольную

сетку. Они – выиграли сражение, дав всем – и чужим, и близким – фору в сто очков. Они не

догадывались только об одном: потенциальным победителям в этом мире всегда приходится

труднее, чем побежденным. Зато победителей как будто бы не судят. Я точно знаю – не судят.

РТУТЬ

Люся и Таня Когутенко с Восточной Украины, а, может быть, с Западной… Вас разыскивает

девочка Оля из Филатовской больницы, разыскивает давно и безрезультатно – с самого

начала войны.

Сначала все думали, что это корь. Поднялась высоченная температура, тело покрылось

гнойниками, веки почти не поднимались, как у Вия из страшной сказки. Потом увезли в

Морозовскую больницу и там долго закалывали антибиотиками. Сначала стало лучше, потом –

опять хуже. Прошел еще месяц. Уже не было сил подниматься, есть, даже переворачиваться на

другой бок. Тогда вспомнили о том, что вроде бы в пионерлагере летом лечили какой-то ртутной

мазью и взяли анализ крови на ртуть. Анализ показал ртутное отравление – запущенное, из тех,