– Посмотри-ка туда. Мне кажется, это тот, кто нам нужен.

Церций посмотрел, куда указывала Адель. Молодой человек играл на лютне и тихо напевал. Над ним возвышался мужчина постарше – вероятно, отец. Он был явно недоволен поведением сына.

– Давай подойдём ближе, – прошептал Церций Адель, и они незаметно, будто бы просто прогуливаясь, подошли настолько близко, насколько это было необходимо, чтобы подслушать разговор.

– Сын мой, мы были мясниками, это ремесло передавалось из поколения в поколение, – терпеливо говорил взрослый мужчина. – Ты не можешь избежать своей судьбы. Тем более, что Арбитры решили, что ты должен продолжать семейное дело.

– Арбитры? – шёпотом спросил Церций у Адель.

– Потом расскажу, – махнула рукой Адель. – Давай лучше слушать дальше.

– Отец, я не хочу этим заниматься, – молодой человек отвечал так, будто говорил это уже много раз. – Я боюсь крови. Я слишком люблю животных, чтобы причинять им боль. Я просто не хочу этим заниматься, в конце концов!

– Да, по началу может быть сложно, – тяжело вздохнул старший мужчина. – Но ты привыкнешь.

Юноша вышел из себя, вскочил со своего места и прокричал:

– Я не хочу к этому привыкать, отец! Я хочу посвятить жизнь другому!

Отец положил руки на плечи сыну и примирительно произнёс:

– Тише, тише, если тебя услышат Арбитры, то нас обоих накажут.

Однако, когда юноша успокоился и вновь сел на своё место, голос отца вновь стал строгим:

– Чему же ты хочешь посвятить свою жизнь? Этому? – мужчина указал на лютню. – Это несерьёзно. Арбитры считают, что ты принесёшь куда больше пользы, будучи мясником, а они не могут ошибаться.

– Неужели Арбитры совсем-совсем не могут ошибаться? Я верю, что смогу приносить пользу своим творчеством. Я верю, что у меня талант, я не хочу, чтобы этот талант пропадал.

– У тебя есть талант, – вздохнул отец. – И он не пропадёт. Будешь играть на семейных праздниках, радовать нас. Твой талант принесёт пользу – в кругу семьи.

Юноша всем своим видом показал, что не хочет продолжать этот разговор и перебирал струны лютни, выводя грустную мелодию. Мужчина тяжело выдохнул и ушёл.

Адель шепнула Церцию:

– Мне кажется, что сейчас самое время.

Церций кивнул и решительно подошёл к юноше:

– Доброго дня. Красиво играешь.

Юноша с подозрением посмотрел на Церция, перевёл взгляд на Адель, после чего произнёс:

– Я вас не знаю. Кто вы?

– Мы можем помочь тебе решить твои проблемы с отцом.

– Если вы хотите втянуть меня в какой-то культ, то ничего у вас не выйдет, – покачал головой юноша. – Я верен Света.

– Во-первых, никакие мы не культисты, – ответил Церций. – Во-вторых – неужели ты верен Свету даже в такие моменты?

Юноша опустил взгляд и тяжело вздохнул:

– Мне кажется, это какая-то досадная ошибка. Мне очень нравится музыка, все, кто хоть раз слышал, как я играю, говорят, что у меня талант. Я не понимаю, почему Арбитры решили, что я должен продолжить дело своего отца. Я надеюсь, что когда-нибудь они придут в наш дом, извинятся за ошибку и позволят мне заниматься тем, чем я мечтаю зарабатывать на хлеб. А мясничество… Вы когда-нибудь видели, какие у коров глаза? В них порой разума больше, чем у людей в головах. Они всё понимают, они доверяют, особенно если ты заботишься о них с самого их рождения. Ты взращиваешь животное, привязываешься к нему, начинаешь его любить и чувствуешь любовь в ответ, а потом тебе нужно занести над этим живым существом нож и…

Юноша заплакал – горько, навзрыд. Он ни капли не стеснялся своих чувств, не стеснялся незнакомых людей, не боялся показаться слабым. Кого-то такая искренность могла бы расположить, но Церций забеспокоился и шепнул Адель: