Они зашагали через поле. Наташа с трудом переставляла ноги в приросших ботинках. Впереди она увидела глубокую яму в форме воронки, на краю которой уже собралась массовка, солдаты вермахта и члены съёмочной группы.

– Значит, Наташ, тут всё просто. Кино о войне. Сцена расстрела. Вы сейчас все лезете в яму, фашисты в вас стреляют, вы падаете, конец сцены.

– И всё? – сказала Наташа.

– Ага. Но ты будешь стоять впереди. Тебя хорошо будет видно.

– А меня? – спросила Ирочка.

– И тебя, конечно.

– А я думала, надо будет что-то говорить.

– Нет, говорить ничего не надо.

– Может, кулаком погрозить фашистам?

– Зачем? Просто стойте.

– А стрелять будут холостыми?

Галина Антоновна посмотрела на неё как на дурочку.

– Ну, если пиротехники не накосячат… Я шучу, шучу!

Наташа натянуто улыбнулась. Ирочка вдруг прижалась к ней и прошептала:

– Мама, давай уйдём, мне страшно.

– Ну, что ты, что ты, – пробормотала Наташа.

Фашисты в ожидании съёмки копались в своих смартфонах. Оператор зевал, ёжился и пил кофе из большого картонного стакана. Дождь пошёл сильнее. Наташа опустила Ирочку на землю. Та стала поджимать ножки. «Заболеет ещё, не дай бог. Права была мама, зря пошли», – подумала Наташа.

– Ну, что, лезем в яму, – сказала Галина Антоновна.

Сама, конечно, не полезла. Артисты массовки, поскальзываясь, стали спускаться. Наташа снова подняла Ирочку и пошла следом. Почти сразу провалилась по щиколотку в жидкую грязь. Ноги моментально промокли.

Галина Антоновна, скрестив руки на груди, стояла на краю.

– Строимся, строимся, – командовала она. – Ты, носатенький, встань сзади. Бабулька, ну-ка, иди сюда. Да не наверх, просто на передний план. Подальше, подальше…

«Скорей бы расстреляли уже», – подумала Наташа. От тесноты и холода ноги болели так, что хотелось скулить.

Пришёл Кузин, посмотрел сверху вниз и скривился.

– А почему ребёнок в куртке? С ума сошли?

– Ой, точно, Наташ, давай сюда куртку.

Наташа никак не могла выбраться. Грязь была скользкая, как гололёд. Ирочка весила, наверное, килограмм сто. Все вокруг молча ждали, когда она справится. Ей хотелось крикнуть что-нибудь обидное, даже оскорбительное этим людям, уставившимся на неё, но она стеснялась. Наконец, Кузин спустился на несколько шагов и протянул какую-то грязную палку. Наташа вцепилась в неё и потянула на себя.

– Нет-нет, отпусти! – заорал Кузин. Он стал медленно съезжать вниз. – Куртку на неё повесь.

Ирочка съёжилась и тихонько заплакала. Наташа расстегнула телогрейку, прижала к себе дочь и немножко прикрыла полами.

– Ребёнок плачет, – сказала Галина Антоновна.

Кузин выбрался из ямы, достал рацию и поднёс к губам:

– Андрей, ребёнок плачет.

– Да хуй с ней, пусть плачет, – ответила рация голосом Панкрашова. – Пусть сильнее плачет. Их же сейчас расстреливать будут.

– А можно, чтобы девочка ваша сильнее плакала? – спросил Кузин, лапая грязными руками Ирочкину розовую куртку. – Может, ущипнёте её?

Наташа молча посмотрела на него и поцеловала Ирочку за ушком.

– Или скажите, что в детдом её завтра сдадите, – пошутил один из фашистов.

Остальные дружно заржали.

«Гады!» – подумала Наташа.

– Мамочка, мне страшно и холодно, пойдём домой, – сказала Ирочка.

– Сейчас пойдём, миленькая.

«Расстреляют, и пойдём».

– Внимание, – сказала Галина Антоновна. – В камеру не смотрим, стоим ровно. И не зеваем! По команде «начали» – «выстрел». Массовка всё поняла? Стрельба, и сразу падаете.

На краю ямы выстроились фашисты с винтовками. У одного в руках был ручной пулемёт. Из-за их спин плавно взмыл вверх оператор, сидящий на стреле крана. Ирочка, увидев такое чудо, перестала плакать. Тощая девушка в широких джинсах щёлкнула хлопушкой и протараторила: