– Чего весь засиял?

Я хотел ответить, но не смог.

– Да, повезло тебе, щенок. Но смотри у меня, – он выставил палец, – один промах, и…

– Я не подведу, сэр, – быстро сказал я, справившись с волнением.

– Посмотрим. Вали отсюда теперь, – махнул он на меня рукой и я практически вывалился из каюты.

– А чего это ты не истекаешь кровью, щеночек? – насмешливо поинтересовался Кук. Я приосанился и как бы презрительно спросил:

– Как ты разговариваешь со штурманом, опарыш?

Брови его и стоящих за ним матросов медленно поползли вверх.

– Гонишь, Дюк?..

– Это правда?!

– Правда.

Где-то секунду мы молчали. Вдруг они хором разразились криками:

– Поздравляю!!

– Ничего себе ты!..

– Красавец!

– Да ладно вам, парни! Спасибо, – смеясь, ответил я. – Только пойдемте лучше на бак, а то…

– Что за демократию вы там развели?! Дюк! – донеслось из командирской кубари и мы, бессознательно пригнувшись, пошли на бак. “Но смотри у меня, один промах и…”. На шкафуте меня озарило.

– Где Кид? Не Промах! – звал я, приложив руки ко рту рупором. – Где ты, черт бы тебя побрал?!

– Щенок! – снова протяжно взвыл командир, выглядывая из приоткрывшегося дверного проема норы. – Штурманом станешь, только если все сдашь! А сегодня ты все еще матрос, ясно?!

– Понял, принял, осознал, – сдающимся жестом подняв руки, я быстрым шагом направился к матросскому кубрику.

   Я все сдал. Мне выдали штурманскую форму, разумеется, маленькую, но как это у нас называется, я говорить не буду – какие-то приличия соблюдать все-таки надо. Но это не важно, важно то, что я получил право сходить на землю и повидать наконец все те земли, которые раньше только маячили для меня на горизонте. Я впервые за 12 лет получил возможность подержать в руках деньги, настоящие деньги!.. Вообще-то он частенько находил повод лишать меня месячного жалованья, но меня это мало трогало – на приложиться к шилу хватало всегда. Я даже приобрел трубку и незаметно для себя присоединился к клубу заядлых курильщиков. Переехал на ют, пришлось привыкать к койке и отвыкать от люли и чьего-нибудь храпа вместо колыбели. И, наконец, я перестал быть личным пеоном командира. Окрыленный этой мыслью, я вел себя тихо, работу штурмана старался выполнять исправно и послушно, как настоящий пудель, жевать гайки.

   Как-то раз я докладывал о проложенном мной курсе. Мы были в каюте, где я пальцем следовал за мною же начерченными линиями на карте.

– … Потом берем на зюйд-зюйд-вест и огибаем…

– А мне кажется, – снова перебил командир, – что не надо ничего огибать и пойти напрямик.

У меня дернулся глаз. Он пререкался со мной уже битую-перебитую склянку.

– Будет повышенный дрейф, мы отклонимся от курса и нас унесет на рифы, придется брать на зюйд-вест, а там – течение, мы потеряем пару дней… – пытался объясниться я, но он упрямо сказал:

– Мы пойдем напрямик, вест-тень-зюйд. И не забывай, как ты должен ко мне обращаться.

Он с наглой ухмылкой посмотрел мне в глаза, как бы спрашивая: “ну что, поспоришь?”. Я почувствовал, как у меня закипает кровь, но я уже вырос достаточно, чтобы в конце концов сдаться.

– Да, сэр, – и ушел, собрав карту.

   Спустя какое-то время я с досадой обнаружил, что совесть не позволяет мне бросить товарищей-матросов и свои бывшие обязанности. Запрещать мне никто не стал, конечно. Только Питт как-то, стоя рядом и вирая гафель-гардель, с усмешкой заметил:

– Ну ты и болван, Дюк! Коли дают сидеть на заднице ровно, надо сидеть, а ты?..

Я засмеялся и, закрепив конец, покачал головой:

– Не, я так не могу – привык. Да и куда вы без меня?

Мы с тихим смешком вытерли пот со лба и ушли с палубы. Больше 20 лет с той поры прошло, но эта привычка у меня так и не выветрилась.