– Гугл такого бренда не знает. Но зато куклы-пандоры ему хорошо известны. Ещё в семнадцатом веке первые появились. Дед, знаешь про таких?

– Впервые слышу. Я же не девочка.

– А это и не для девочек совсем, а для их мам мастера трудились. Вот, слушай: куклы-пандоры впервые появились во Франции. Они служили для рекламы модной одежды. Купить их могли позволить себе только королевские семьи и аристократы. Пандорой куклу назвали в честь героини древнегреческой мифологии, которая открыла запретный сундук из-за любопытства и выпустила в этот мир множество несчастий. К куклам прилагался целый гардероб: сундучки с одеждой, духи и аксессуары. В девятнадцатом веке их заменили журналы мод.

– Ну так, значит, и другие мастера, кто одежду шил или обувь, должны были свои отметки оставить.

Данила достал лупу и приступил к исследованию кукольных нарядов. Так, на одном ботинке есть оттиск какой-то, но невнятный, не разобрать. Платье тоже без лейблов. А вот камея какая интересная! Серебро, внутри что-то жуткое серо-чёрное, но вырезано мастерски. Символ какой-то. Вроде видел такой. На кукольном браслете тот же самый камень и рисунок повторяется.

– Есть, дед, нашёл ещё одно клеймо на серебряных украшениях – Лавуан.

Сундук внутри сохранился отлично. Не то что сама кукла. Как будто их эти десятилетия хранили отдельно друг от друга. «Тут ремонта особого и не нужно, – проснулся дед в голове, – так, почистить, подшлифовать снаружи дерево. Ткань проверь, не разошлись ли швы».

Данила чертыхнулся, никогда не любил, когда дед вот так начинал поучать, как маленького. Но пальцы уже побежали ощупывать тонкие швы и складки драпировки. На самом дне наткнулись на какой-то неудобный выступ. Дощечка какая-то оторвалась, что ли? Тут же почувствовал прореху в ткани. Большую, как специально сделанную. Свободно входит ладонь. Через неё и вытащил то, что лежало на дне – небольшую, в кожаном переплёте рукописную книжечку. Дневник?

«Богиня моя, если бы я знал, какие испытания готовит мне судьба в России, никогда не покинул бы Париж».

Французские фразы мелкой вязью покрывали пожелтевшие страницы. Данила с трудом разбирал: «Ты представить себе не можешь, в какой глуши я оказался. Вокруг дремучие леса и озёра. Бездорожье полное. Я даже письма не могу тебе отправить. Мой будущий тесть г-н Корсак сказал, что не станет каждый день гонять лошадь в уезд на почту.

Семейство, с коим мне предстоит породниться, скажу тебе, самого простого свойства. Корсак хоть и вписан в дворянскую книгу, держит кирпичный заводик. Анеля, с которой мне предстоит встать к венцу, выросла без гувернантки. Никаких манер. Я с ужасом думаю, как привезу её в парижские салоны. Невеста моя — сущий ребёнок, не выпускает из рук куклу, твой презент, а ещё носится целый день с красками. Представляешь, любовь моя, она берёт уроки живописи у своего дальнего родственника, местного художника г-на Васильчикова, молодого человека, из тех, что носят один сюртук круглый год. Впрочем, картины его совсем недурственны. Он даже начал писать портрет моей Анели в тех самых украшениях, что ты дала мне с собой из Парижа.

Ах, если бы не моё положение, разве оказался бы я здесь в такой роли? Ну почему Господь не устроил так, чтобы приданое жены давалось без самой жены?

Решил писать тебе в эту книжечку, раз письма не могу послать. Вот будет тебе доказательство того, что думаю о тебе постоянно. Преданный тебе, твой N.N.».

Уже под утро, закончив читать дневник князя – жениха несчастной Анели и борясь с надвигающимся приступом головной боли, вполне ожидаемым после такой-то ночки, Данила послал Нине эсэмэску: «Для куклы нужны новые волосы. Чёрные. Лучше человеческие».