Ты пленен, генерал.

– Как вы думаете, генерал? Разве вы не желали бы найти кого-то?.. – Она отвлекает его от мыслей своим вопросом. Голосом, дрогнувшим и так и не озвучившим окончание вопроса.

Тень улыбки мимолетна и быстро тает в лучах, что проникают даже сквозь плотную ткань шатра.

Снова набрав на пальцы лекарство, он строго смотрит на девушку. Но голос его мягок, как завезённый иноземцами из-за океанов темно-винный бархат.

– Сядь ровно, Мэй.

Осталось нанести лекарство вокруг раны – это уже не так больно.

В тишине шатра слышны приглушенные звуки лагеря. Голоса и смех солдат, фырканье коней, радостная суета и бьющая ключом жизнь тех, кто стоит на пороге победы.

От свечей, горевших в шатре две ночи подряд, что провела Мэй в полузабытье, воздух тягуч и тяжел. Насыщенный, густой аромат расплавленного воска и сахарного меда, в золотых лучах солнца и полуденного тепла обволакивают легкие.

Свет и тени пляшут по коврам, плотный ворс которых глушит и смягчает его негромкий голос, прерывающий колдовскую чарующую тишину, воцарившуюся после ее вопроса.

– Отчего ты думаешь, что сердце не может ошибаться? Очароваться кем-то, кто не создан для тебя?

– Теперь я это знаю… Мое сердце привело меня сюда. Раньше я думала, что пыталась спасти отца. Потом, после первого сражения… помните, мы вошли в сгоревшую деревню?

– Да.

– Тогда думала, что я здесь не только ради отца. Если бы только возможно было отдать жизнь и прекратить войну. Остановить кровопролитие, смерти моего народа, детей… остановить огонь… я не раздумывая бы…

– Мэй!

Слушать это – выше его сил.

Не после того, как он едва не потерял ее. Не после этих двух ночей, что провел без сна, без еды и воды, оставив за стенами войну, армию и страну. Боги, да весь мир – бросив в угоду собственному страху и непреодолимому желанию быть рядом в те минуты!

– Простите, – шепчет, опустив голову вниз, – я лишь хотела сказать, что сейчас думаю… Может, сердце привело меня не только на войну? Оно привело меня к вам.

Ну вот. Они закончили. Теперь нужно прикрыть рану тонким слоем бинтов, и она сможет одеться.

Чэн отставляет миску в сторону и внимательно смотрит на девушку.

– Отчего ты думаешь, что сердце привело тебя само? Не тянуло ли его сюда той нитью?

Мэй изумленно поднимает голову. С приоткрывшихся порозовевших – наконец-то! – губ не слетает ни слова. Глаза растеряно изучают его лицо.

Генерал в ответ усмехается. Кажется, он обретает новую забаву – удивлять ее.

Берет в руки чистые белоснежные бинты, пока Мэй придвигается ближе к краю матраса. Прижимает к груди лишь ладони, разведя локти в стороны.

Вмиг пересыхает во рту.

Боги, это не то, чего он ожидал! В те ночи, когда она оказалась на пороге смерти, когда в сонном бреду была, когда кричала, билась в его руках раненной ланью – было легче. Удивительно, но как же проще тогда было!

Сейчас она смирно сидит на коленях, опустив голову вниз. Смотрит на свои ладони, пытаясь за шелком распущенных волос скрыть розовеющие щеки.

Сердце щемит от нежности.

Она же солдат! Она превосходная воительница! Вот Мэй в образе Тан Цзюня с окровавленным мечом в руках.

И она же – сидящая перед ним, полуобнаженная, восхитительная в своей иллюзорной хрупкости.

– Отчего же теперь у нас свахи? Почему так много несчастных союзов? Красная нить – что с ней стало? – Ее черед отвлекать его от полыхающих красным огнем мыслей. От жалящих языками пламени фантазий.

Генерал прикрывает глаза и старается восстановить дыхание. И не заметил, как перестал дышать.

Молча он разворачивает ткань. Смотрит на нее такую, в памяти сохраняя каждую черточку. Каждую царапинку на молочной коже и изгибы самого красивого создания природы.