– Знаешь, Борис, ты… развеселил меня сегодня. У меня прекрасное настроение… такого настроения у меня не было уже давно… – Она помолчала, пристально смотря ему в глаза… – И знаешь… на будущее… когда мы с тобой в очередной раз пойдем в ресторан… ты откроешь мне дверь… с правой стороны, а сам, встанешь чуть спереди, так, чтобы тебе было видно все, что происходит в холле ресторана. Но и чтобы мне… было удобно войти. Надеюсь… ты меня понял?

– Да… – сердце Бориса Нестерова билось и уже толкало не кровь, но малиновый… сладкий мусс…

– Мы перешли на «ты», точнее… я…а тебе, ведь еще неловко пока. Да? Да… я вижу… и это прекрасно. Ведь существует субординация… негласная… и мы будем ей следовать. Пока… и скоро… мы оба перейдем на «ты окончательно. Оба… Пока… Я замерзла… Иди домой и ты… и подумай в следующий раз о театре. Я давно не была в театре. А с тобой… никогда. А мне бы очень хотелось… – Лариса так на мгновение сложила губки в прощальный, вечерний поцелуй.

«Умен… Не очень ухожен, но это поправимо. Помят… выпивал вчера, видимо от волнения, но скрыл все под белой рубашкой с запонками… которые, кстати, я очень люблю. Необычен… забавен… Породист, но не аристократичен. Прекрасный пластилин. Будем лепить. А сердце… ммм… я сошью ему фартучки с сердечками вместо грудки… он будет прекрасно в них смотреться… помешивая мне по утрам овсяную кашку… И главное… никто до него… в первый вечер… не смог так близко приблизиться ко мне… никто…» – несколько возбужденно рассуждала Лариса Виленкина, прижавшись к стене лифта своего престижного дома в центре Москвы и закрыв глаза.

На следующее утро Борис Нестеров стоял возле окна у себя в кабинете. Встречая рассвет. Он любил это делать – встречать рассвет. Летом, когда-то с друзьями и в пьяном угаре, в больнице, дописывая ночные дневники. Сейчас, когда ноябрьская, черная ночь, поднималась, как занавес, уступая дорогу дневному, тусклому свету, освещающему мигающие светофоры, появляющиеся машины, зажигающиеся окна в офисах, напротив. Москва просыпалась. Нестеров так любил это время. Время, когда Москва была с ним особенно откровенна. Была с ним на «ты». Сегодня… она отчетливо понимала, что Борис банально не спал, не спал ни минуты. Она не баюкала его, нет, но откровенничала. А он стоял и разговаривал: «Доброе утро, Москва. Как ты?» – спрашивал он у нее. «Доброе утро, Борис. Да, все как всегда. Как всегда, я открываю новый день. Ноябрьский… и выйдет ли солнце к обеду, я пока не знаю. А что с тобой? Почему ты такой? Ведь я приняла тебя когда-то… больше чем пять лет назад, и ты обещал мне быть сильным, активным, не сдающимся и не сгибающимся. И ведь ты выполнил свое обещание. А я… дала тебе все, что ты попросил. Что ТЫ попросил. А что сейчас? Лариса? Да… Она москвичка, настоящая, рожденная в Москве, но это не я. Дала тебе Ее не я… Нет… Ты переживаешь из-за Нее? Ты не спал ночь? Что случилось, Борис? Что с тобой? Снова «Teдеум Витте»?

«Шестерка с двигателем 1,6, цвета «коррида» двигалась по заснеженным улицам города. Не расчищенным улицам. По снежному накату. Борис Нестеров, не обращая никакого внимания на «подтаскивание» задней части авто на каждом повороте или пробуксовку на каждом трогании с места на «зеленый» сигнал светофора, довольно свободно крутил маленький, спортивный руль. Он ехал с «точки». С «точки», где стояли его игровые аппараты. Собрав дневную выручку, раздав двум счастливым кассиршам, уповающим в это «черное» время только на него, причитающуюся им с выручки часть в равных долях и переодевшись, он шмыгнул с «задов» кинотеатра на заснеженную тропинку, ведущую к домам и ждущему его автомобилю. Переодевшись. Сменив потертые тренировки с лампасами, фланелевую рубашку в крупную клетку, домашние тапочки с задниками и крупно-линзовые очки на резинках на джинсы, фирменную толстовку, кроссовки и куртку.