– Трудно быть маленьким.

Эти слова потом так и записали.

– Где записали? – не понял Славка.

– Да на могилке его, – Маша Умнова отмахнулась от назойливого комара.

(… И воздуха хватило ей ровно на десять минут…)

* * *

Славка Колбешкин сглотнул набежавшую слюну и больно ударился лбом о внезапно возникший перед ним навесной рукомойник.

– Citrullus proklatus! – завопил Фри, потирая шишку на лбу. – Мы с тобой три часа не виделись, а ты сразу драться… Друг называется!

– Я же не специально; думал, что рукомойник, – Славка приобнял немца и чмокнул его в щеку.

– Телячьи нежности, – фыркнула Трусиха, юркнув в открытую настежь детсадовскую дверь столовки, откуда вкусно пахло гречневой кашей и клубничным компотом. Умнова с Пестиком последовали за ней.

Трусиха обернулась:

– А плохо быть птичкой…

– Почему? – спросила Маша.

– Захочешь поцеловать маму и уклюнешь ее.

Неожиданно в столовой все стихло. Славка даже услышал, как одинокая муха бьется в окно, а за стеклом тикают круглые детсадовские часы. Возможно, он даже услышал, как минутная и часовая стрелки соединились друг с другом, замерев в приветственном экстазе на цифре 8. Из столовой вышла тетя Ариадна, Ариадна Сергеевна Спасская, старшая воспитательница, чью миловидность не испортили богатый жизненный опыт и невероятный рабочий стаж. За ее спиной возвышалась повариха Зинка Щепкина, 30-летняя вдова с бицепсами Геркулеса и цепким взглядом мисс Марпл, взглядом, от которого не ускользает ничто. Детвора ее справедливо побаивалась, а за глаза так и называла – «Зинка Геркулес». Кто и когда дал ей это прозвище, найдя в нем удачное сочетание щепкинской природной мощи и кулинарного призвания, – об этом история умалчивала.

При виде Зинки хлюпенький Фри втянул голову в плечи, в очередной раз пожалев о том, что он не страус.

– Фридрих, пройди, пожалуйста, в столовую. Нам нужно поговорить со Славой.

Фри с трудом протиснулся внутрь между дверным косяком и тучным Зинкиным телом.

– Вечные вопросы ходят по улице, – процедил он сквозь зубы.

– Послушай, Слава, ты ведь уже в курсе, что Люба Пересветова не вернулась с прогулки?

– Нет, тетя Ариадна, – Колбешкин стрельнул глазами на Зинку Геркулес; та смотрела в темнеющее небо, – я думал, она здесь.

– Ее здесь нет… Прежде чем звонить в милицию, мне бы хотелось выяснить: ты не знаешь, где она? Вы ведь дружите…

– Лучше спросите у дедушки Пандалло, а я ничего не знаю.

– Я обязательно спрошу об этом дедушку Пандалло, – воспитательница взяла Славку за рукав. – Но ты же у мальчишек командир!.. Может, она снова без спроса домой сбежала? Я, право, очень боюсь раньше времени звонить ее родителям.

– Я ничего не знаю, – повторил Славка и прошмыгнул в столовку, где к старым запахам присоединился новый, запах, который ни с чем не спутаешь, запах недоверия и страха.

– Что уставились? – спросил он у вперившихся в него ребят; все немедленно, словно по указке, принялись поглощать кашу, к которой Славка даже не притронулся. Он отодвинул и компот, легонько толкнув в бок сидящего рядом Фри.

– Ты почему не пошел играть с нами в прятки? Опять читал?

Фри многозначительно посмотрел в белый потолок, усеянный мошкарой.

– Я следил за Чумазым…

– И что?

Фри пододвинулся к Славке ближе:

– У него на левой ноге шесть пальцев. Мне папа рассказывал, что если у пацана шесть пальцев на левой ноге, то это отметина колдуна.

– И что с того?

– Чумазый – самый настоящий колдун, только он об этом еще не знает. Это проявится много позже, когда он вырастет. Посмотрит такой на тебя, сразу заикой сделаешься… А то и умрешь!

– Ешьте молча! – цыкнула на них вошедшая Зинка Геркулес. – Ну-ка вспомнили все: когда я ем…