Как-то он полностью заблудился во время шторма над севером Франции. Ему пришлось снизиться, он увидел железнодорожный путь и по нему сумел проложить свой курс. За месяц до кройдонского случая у него уже была серьезная авария на аэродроме Бюк вблизи Парижа. Длинная трава замедлила его разгон, и шасси зацепилось за препятствие в конце взлетной полосы.

Самолет кувыркнулся, словно подстреленный кролик, говорил Черчилль. Тогда он повис вниз головой на ремнях безопасности. А теперь ему предстояло жестоко и принудительно соединиться с землей Кройдона. Если перед ним промелькнула его жизнь, ему, наверное, подумалось, насколько он был безрассуден все эти годы.

Когда мы размышляем о непомерной храбрости в начале его военной карьеры, мы можем прийти к заключению, что он нарочито навлекал на себя опасность. Подобно Ахиллесу или рыцарю короля Артура, он жаждал не только оказаться в гуще битвы, но, прежде всего, быть увиденным в этой гуще.

Его подвиги начались на Кубе, когда ему было двадцать. Там он, как и с успехом впоследствии, оказался в несколько двусмысленном положении, будучи одновременно офицером британской армии и репортером с линии фронта. До того он удовлетворительно завершил обучение в Сандхерсте: по успеваемости был двадцатым из 130 человек своего выпуска, также стал бесстрашным и искусным наездником. Вскоре он завербовался корнетом в 4-й Ее Королевского Величества гусарский полк. Служба в армии была накладной, и в журналистике Черчилль видел хитроумный способ увеличить свой доход и лично навести глянец на собственную репутацию.

Когда кубинцы взбунтовались против испанских колонизаторов, Черчилль присоединился к испанской армии. Официально он должен был писать сообщения для Daily Graphic, но сам он хотел, чтобы как можно ближе к нему просвистела неприятельская пуля, при этом не задев его.

Ему повезло. В свой двадцать первый день рождения он оказался в джунглях, и там прогремели выстрелы. Лошадь позади него поймала пулю, красное пятно расплылось по гнедой шкуре, она испустила дух. Сообщение Черчилля дрожит от возбуждения, когда он описывает, как пуля пролетела «в тридцати сантиметрах от моей головы». На следующий день он купался в реке, и снова раздались выстрелы. «Пули со свистом проносились над нашими головами», – говорил он с гордостью.

В каком-то смысле это было блистательно, но все же никоим образом не могло сравниться с полномасштабным сражением. Черчилль стремился к боевой службе в британской армии. Он сам хотел пострелять – и желательно по врагам ее величества. Благодаря искусному лоббированию со стороны его матери (про нее говорили, что она использовала все ресурсы женского очарования, чтобы добиться требуемого от генералов) через два года Черчилль получил назначение в Малакандский полевой корпус, которым командовал сэр Биндон Блад.

Перед этим пышноусым империалистом была поставлена задача сделать тяжелой жизнь бунтовщикам-пуштунам – мусульманскому племенному объединению на северо-западном индийском рубеже. Пуштуны поднялись на восстание против Британской империи там, где теперь находится пограничная территория между Афганистаном и Пакистаном. И в наши дни здесь находят прибежище самые закоренелые фанатики и террористы. И тогда, и сегодня операция не была приятным пикником.

Пуштуны давали свирепый отпор. Мечта Черчилля о боевых действиях осуществилась, и в какой мере! От чтения его рассказов о сражениях волосы встают дыбом: люди рядом с ним изрублены на куски; бунтовщики несутся на него, пока их не изрешетят пули; британские пехотинцы бегут в панике, бросив раненого офицера, и тот вскоре будет зарезан на носилках фанатиками-пуштунами. Час за часом Черчилль был под огнем.