«Слушай и удивляйся: целая история. В один прекрасный день ко мне в редакцию, как к секретарю оной, является Наталья Александровна Гольден. Разговорились. Я пригласил ее побывать у меня, посмотреть моих ребят. Она согласилась, побывала и в результате нескольких вечеров, проведенных вместе «вдовцом и девой» получилось то, что мы живем теперь вместе. Живем, ругаемся от утра до ночи, но отношения наши чисто супружеские.

Если родители, старость коих я намерен почтить примерным поведением, не усмотрят в сем «сближении» кровосмешения, то я не имею ничего и против церковного брака. Любит ли она меня – не знаю. Она говорит, что любит. Умиляюсь ежечасно и ежеминутно, вижу в ее роже косой взгляд и чувствую на себе ее ласку. Мне хорошо, мне тепло. Пожми мне руку и пожелай мне счастья».

Наташеву тоже приписала пару слов:

«Многоуважаемый Антон Павлович. Знаю, что письмо Вас крайне поразит, но и сама я не менее поражена. Чего на свете не бывает. Мне очень хотелось бы знать ваше мнение обо всем случившемся. Искренно преданная Вам Н. Гольден».

«Желать счастья» и комментировать «случившееся» Антон не стал.

Через пару недель Александр уже без «ежечасного и ежеминутного умиления», а с обычной развязной откровенностью дополнил картину семейной жизни:

«День и ночь репортерствую, секретарствую в редакции и дома только обедаю и по ночам приношу доказательства Наталье Александровне в том, что я – мужеского пола. Наталья Александровна ежедневно объедается, принимает слабительное, страждет животом. Водку пьет, заражена нигилизмом и либерализмом. Относительно всего остального могу под ее портретом сделать надпись: „Сей страстный и любострастный зверь“».

В декабре 1888 года Антон приехал в Петербург и навестил брата. Он готов был увидеть что угодно, но только не это:

«Так обращаться с женщинами, каковы бы они ни были, недостойно порядочного и любящего человека. Ты не имеешь права сидеть в ее присутствии без штанов, говорить словеса, которых не говорят даже фабричные, когда видят около себя женщин. Ни один порядочный муж или любовник не позволит себе говорить с женщиной о сцанье, о бумажке, грубо, анекдота ради иронизировать постельные отношения, ковырять словесно в ее половых органах. Между женщиной, которая спит на чистой простыне, и тою, которая дрыхнет на грязной и весело хохочет, когда ее любовник пердит, такая же разница, как между гостиной и кабаком. Нельзя безнаказанно похабничать, оскорблять прислугу или говорить со злобой Наталье Александровне: „Убирайся ты от меня ко всем чертям! Я тебя не держу!“».

Это письмо было написано 2 января 1889 года, а 15 марта старший брат сообщил:

«Алтон Палч! Мы с Натальей Александровной порешили обвенчаться. По говну черепки. Просим покорно на свадьбу и просим, кстати, сообщить Ваше мнение в смысле «сближения».

P. S. Антоша, ты на меня не сердишься?».

«Алтон Палч» не ответил.

«Отчего ты мне упорно не пишешь и не отвечаешь на мои письма? Не желаешь продолжать переписку – так напиши: я тебя беспокоить не стану», – нервничал Александр.

В это время семье было не до очередного «сближения» Александра: серьезно занемог Николай. В апреле Антон написал в Петербург: «Наш Косой около 25 марта заболел брюшным тифом, формою легкою, но осложнившеюся легочным процессом».

Чеховы выехали в Сумы.

Присоединиться к родным захотел и Александру, но его держала служба в газете. Пришлось прибегнуть к проверенному способу: опять наврать про якобы тяжелую болезнь. И вот он на голубом глазу уверяет Суворина:

«Вы не верите в мой тиф, но клянусь, я прикован к постели. Сообщаю только для того, чтобы Вы не думали, что моя болезнь – пьянство. Клянусь Вам детьми, что я не пью уже в силу болезни. Доктор гонит меня на юг. Разрешите мне отпуск с правом взять жалованье за 2 месяца вперед. Преданный Вам А. Чехов»