В документах Управления Уполномоченного СНК СССР по делам репатриации на 1 февраля 1946 года числились 5 229 160 репатриированных граждан, а на 1 марта того же года – уже 5 352 754 человека. Для их приема в пограничных областях были созданы обнесенные колючей проволокой проверочно-фильтрационные пункты, где и решалась дальнейшая судьба возвращающихся на родину людей. И далеко не все выходили из этих пунктов свободными и восстановленными в гражданских правах. Некоторые из немецких лагерей отправлялись прямиком в советские.
Но и те, кому разрешали вернуться на родину, не становились полноправными гражданами. На них продолжало стоять клеймо потенциальных предателей. Местные власти не желали тратить на них выделенные из бюджета средства, заявляя: «Мы им тут контрреволюцию разводить не даем, сразу всех мобилизуем и отправляем на плоты, на сплав леса». А многие загсы даже не регистрировали детей репатрианток, рожденных за рубежом, заявляя, что это «не наши дети». В анкетах, обязательных при поступлении на работу или в высшее учебное заведение, появился специальный пункт о пребывании в плену или оккупации. У человека, отвечающего на этот вопрос анкеты утвердительно, практически не было шансов получить хорошую должность или поступить в вуз. Были, конечно, исключения, ведь и начальство кое-где понимало, что люди вовсе не виноваты, а сами являются жертвами. Но в целом ситуация для тех, кто был угнан в Германию или жил в оккупированных районах, оставалась ужасной, причем затянулось это состояние на годы.
Фронтовики возвращаются домой. 1945 год
В Харьков стали возвращаться из эвакуации – и не только харьковчане, но и жители других городов. Всех надо было обеспечить жилплощадью.
На оставшихся в оккупации смотрели косо. Их в первую очередь переселяли из квартир и комнат на этажах в подвалы. Мы ждали своей очереди.
В классе вновь прибывшие объявляли оставшимся при немцах бойкот. Я ничего не понимала и мучительно думала: если я столько пережила, столько видела страшного, меня, наоборот, должны понять, пожалеть… Я стала бояться людей, которые смотрели на меня с презрением и пускали вслед: «Овчарочка». Ах, если бы они знали, что такое настоящая немецкая овчарка. Если бы они видели, как овчарка гонит людей прямо на смерть, прямо в душегубку… эти люди бы так не сказали… И только когда на экранах пошли фильмы и хроника, в которых были показаны ужасы, казни и расправы немцев на оккупированных территориях, эта «болезнь» постепенно стала проходить, уходить в прошлое.
С подозрением власть относилась даже к воинам победной Советской армии, дошедшим до европейских столиц и вернувшимся домой, обогащенными новыми знаниями о буржуазном мире. Особенное беспокойство вызывали бойцы сельского происхождения, которые с интересом присматривались к европейской системе сельского хозяйства. «Немало товарищей побывало в Румынии, Венгрии, Австрии и в Прибалтике, – писалось в одной докладной записке, – они видели там хуторскую систему, индивидуальное хозяйство, но не все оказались достаточно политически грамотными, чтобы разобраться и дать правильную оценку нашей действительности и действительности капиталистической. В результате они иногда ведут среди колхозников разговоры в нежелательном для нас направлении».
Но конечно, с собственной армией никто ссориться не будет, поэтому демобилизованным военным такие проступки по большей части сходили с рук, не то что бывшим репатриированным. Тем более что первое время фронтовики, даже вернувшиеся к мирной жизни, были настоящей силой, с которой приходилось считаться.