– Я, от имени Государя-Императора, даю вам выбор. Или вы возвращаетесь к работе завтра же, на условиях, предложенных господином Кормилицыным, которые вы собственноручно подписали при найме, или я их повешу, – Виктор Васильевич указал на связанных людей за спиной. – Жду ответ.

– Не казни, батюшка, – первой опомнилась жена Петра, обессилевшая от рыданий и сидевшая прямо на земле у калитки своего дома. – Я работать пойду, отпусти, благодетель.

Калачов ждал.

– Я работать снова выйду, отпусти Колю, Христом Богом молю, – кинулась со своего места мама подростка. Николай Бойцов хотел что-то ей крикнуть, но солдат упёрся штыком ему прямо в горло, и парень только чуть слышно захрипел.

– И я пойду….

– И я….

– Отработаем, чего уж …Отпусти мужиков …

Голоса, раздававшиеся сначала разрозненно, слились воедино, обещая исправиться и вернуться на фабрику. Калачов, будто в раздумьях, посмотрел на арестованных, затем на вокруг и поднял руку. Площадь тут же смолкла. Прошелестел вздох облегчения. На лицах приговорённых было к смерти людей появилась надежда.

– Хочу услышать погорельцев, – сказал он.

Люди зашушукались, стали оборачиваться, ища пострадавших. Те стояли чуть особняком, перепачканные сажей, чумазые, словно из угольной шахты. В отличие от большинства соседей, сострадания на их лицах не было – только злорадство напополам с растерянностью. Вперёд вышел Прокоп-лавочник.

– Не казните, ваше превосходительство. Не хочу грех на душу брать, – он махнул рукой и опустил голову – их глаз текли слёзы.

– Простите их. Не хотим бога гневить, – хмуро, но громко сказал Борис Куликов, дом которого сожгли сразу вслед за лавкой. Остальные пострадавшие от пожаров, оставшиеся без крова люди поддержали его, нестройно, но твёрдо.

– Не казните, – сбоку к помосту незаметно подошёл отец Иоанн в чёрном облачении. – Бога ради пощадите, ибо «каким судом судите, таким будете судимы; и какою мерою мерите, такою и вам отмерено будет».

– Что ж. Казнить сегодня никого не буду – завтра чтобы все были на фабрике! Однако и без вразумления преступников оставлять не следует. И запомните – ещё раз подобное повторится, я вернусь. Тогда виселицы не миновать. Я не позволю посягать на государевы устои! Никому и никогда! Дома пострадавшим восстановят за счёт зачинщиков. Благодарите их, что живы остались. Смутьянов выпороть! – приказал он ротному и спустился, поддерживаемый под ручку фабрикантом Кормилицыным.

Михаил Максимович услужливо проводил губернатора к приготовленному столику, на котором дожидались изысканные закуски и хороший коньяк из личного погреба хозяина. Купец присел рядом с губернатором. Пара пехотинцев охраняла начальство от нежданного беспокойства или неприятностей.

Тем временем вместо губернатора на помост поднялся командир и несколько солдат.

– Молчать! – скомандовал он толпе, в которой опять слышался какой-то ропот, а затем приказал солдатам: – Готовься!

Ротный вопросительно взглянул на Калачова, тот поставил опустошённую хрустальную рюмку на столик и разрешающе взмахнул перчатками.

Резко свистнули розги, звонко впечатались в обнажённые спины, оставляя кровоточащие полосы. Толпа ахнула. В голос завыли родные стоящих на помосте.

– Коля….. Коленька ….. Опустите…. Сыночек…. Коленька…. Не виноват он, меня накормить хотел… Подавитесь вы этой едой, заберите всё…. Коленька…. – мать-старушка вмиг ослепла от слёз, всё тело обмякло, земля и небо будто захотели поменяться местами. Упасть в толпе ей не позволил сосед, слесарь с фабрики. Он крепко прижал женщину к себе, повернул ей голову, не позволяя смотреть на происходящее на помосте дальше, где методично снова и снова свистели розги, покрасневшие от крови, не оставляющие на спинах живого места. Сосед попытался вывести старушку из толпы, но пехотинцы оцепления не позволили им покинуть площадь – смотрите до конца. Пришлось остаться посреди женского плача, причитаний и тяжёлого дыхания опустивших головы мужиков.