Тишина… да, ошибиться было невозможно, тишина — притихла. И затаилась.

— Надо паро-коней в конюшню… — устало начал отец и тут же оборвал сам себя. — Нет. Прямо сюда, в комнаты. Здесь уже хуже не станет, а из конюшни они к утру… испарятся.

Митя кивнул и побрел обратно в гостиную, борясь с желанием лечь на пол и свернуться калачиком. Осовело похлопал глазами на заглядывающие в окно железные морды — мысль, как перетащить паро-коней через подоконник тяжело перекатывалась в усталом мозгу. Наконец он встряхнулся и, в который раз уже перебравшись через подоконник сам, повел скакунов к двери. Створки парадных дверей глухо бухали — за ними уже возился отец, снимая многочисленные замки.

Старый паркет пронзительно затрещал под стальными копытами.

— А сейчас — в кровать! — скомандовал отец, заводя паро-коней в громадную, как и все здесь, гулко-пустую залу, служившую прежним хозяевам то ли для парадных обедов, то ли для скромных деревенских балов.

Кроватей в имении так и не нашлось — ни одной.

11. Глава 10. Вор собственного имения

Солнечный лучик теплой лапкой погладил лоб. Посветил в глаза — горячая краснота под веками заставила только прикрыть лицо локтем. Тогда нахальный лучик заполз в нос.

— Ааапчхи! — Митя содрогнулся всем телом.

— Буууунг! — ответил под ним старый рояль.

— О Боже! — не открывая глаз, Митя попытался нырнуть обратно в сон.

— Бамс! Буууунг! — на стук затылком об крышку рояль отозвался снова.

Митя глухо застонал и глаза все же открыл, уставившись в высокий, некогда белый, а теперь серый от пыли потолок с узорной лепниной. Он лежал на рояле, отчаянно болела спина и бока и… испытывал совершенное довольство человека, чьи мрачные ожидания полностью сбылись. В этой провинции жить попросту невозможно! Митя еще полежал, разглядывая заржавленный крюк, торчащий из лепного плафона в потолке. Каких же размеров была сама люстра и где она висит теперь? Ломота в лопатках стала вовсе невыносима, пропотевшее за долгую дорогу и тяжкую ночь тело чесалось, так что он сбросил сюртук, которым укрывался, и сполз с рояля.

Темная груда на составленных в ряд стульях зашевелилась, и отец тоже сел, уронив сюртук на захламленный пол. От каждого его движения с облезлой обивки стульев поднималась пыль и сыпалась побелка. Нагибаясь и потягиваясь, чтоб размять стонущие мышцы, Митя только порадовался, что сам выбрал рояль.

— Надеюсь, хотя бы водопровод здесь работает.

— Да колодец-то еще, поди, поломай.

Отец сполз со стульев.

— Ко… колодец? — начавший приседать Митя так и застыл на полусогнутых ногах и с вытянутыми вперед руками.

— Не ожидал же ты и впрямь найти здесь водопровод? — ехидно хмыкнул отец. — В имении, да еще заброшенном?

— У Белозерских есть, — мрачно буркнул Митя. Бабушкино имение на Волге — единственное, где ему случалось бывать.

— Раньше, небось, ведра прислуга таскала. От колодца. Должен быть там, — прикинул отец и, не затрудняя себя походом к дверям, просто вылез в освобожденное от глухих ставен и тоже разбитое окно.

— Дикари… Совершеннейшие дикари… Со слугами. А мы — еще и без слуг. — Митя оглядел собственные подштанники, почти всерьез задаваясь вопросом, станут ли они грязнее, если уйти пешком в Петербург.

Из распахнутого окна донесся отчетливый звон колодезной цепи и плеск воды. Митя тяжко вздохнул — что приходится терпеть! — откопал в саквояже зубную щетку, порошок и полотенце и тоже полез в окно.

Он торчал из окна как раз наполовину, когда в физиономию ему полетела выплеснутая из ведра вода.

— Папа! — захлебнувшись от неожиданности, будто в стремнину попал, заорал Митя.