Éie-é me,

Oh, híe-é me…37

Так по песне Ильвхэ оставил Свет глаза Илие и прежнюю обитель свою. И видел это отец его, и проследил, как Свет покидает сына его. Тогда же почернели глаза у Ильвхэ, ибо видели гибель возлюбленного сына своего, и ушёл прежний Свет из глаз его, видевших муки и смерть любимых – и так сделались глаза его чёрными от горя, и стал он единственным из эулиен с тёмными глазами.

И вернулся в Светлый Дом Ильвхэ один, но видели все, что проводил он вместе с сыном и душу свою, и Свет свой. И надел Ильвхэ бéтамран [béthamran] (2), ушёл в башню на севере Светлого Дома и поселился там. И не притрагивался более ни к чернилам, ни к бумаге. И не выходил он оттуда ни в дни праздников, ни в дни скорби. Знал лишь Финиар, что жив он, ибо горела свеча Ильвхэ. Но скудно и болезненно было пламя её, будто грозилось погаснуть от одного лишь взгляда. Те же из эулиен, что жили в северном пределе Светлого Дома, говорили, что слышали, как порой пел Ильвхэ к возлюбленной своей и сыну, будто живы они и слышат. Но песни его лишены были прежнего Света и полны печали. В остальное же время – лишь крики птиц были слышны над северной башней.

^{>(2) когда случается эу обессилеть без меры, быть раненым или недужным, смотреть в глаза смерти или скорбеть жестоко – всегда на запястье его браслет, что делают эулиен из тонкой ветки берёзы, сняв листья, и оборачивают вокруг запястья, и носят его до тех пор, пока сам он, засохнув, не спадёт с руки. Тогда же считается дар берёзы исполненным, и называют эулиен обычай этот и браслет béthamran.}

Так лишился Светлый Дом одного из детей своих, светлейшего Ильвхэ, и попечения сказок его. И лишился нежной Элу и юного Илие, которому было лишь двенадцать его лет, когда по мукам тела своего возвратился он в Эйден к ожидающим его вместе с матерью своей.

Foht kée isít erkéi ísē – ni atreíevril` íefe. O ni olellíriai dérgiē, kél`e káylah, ke evá finín íl`ten ev tivh páter. Im evá ílen, efér ítamil` íl`t nói líl`enē tóe kevh arm. Ek Íl`i úrushur.38

Если и есть слова, которыми было бы возможно достойно описать Любовь Виэльлине и Фиэльли, – то я их не знаю, лишь они двое владеют ими. Я знаю о двух сердцах, что обрели друг друга и сами не могли поверить в то, как легко и просто сам Эйден открылся им двоим, невидимый, неузнаваемый другими. Бесконечным было уважение Фиэльли к своему мужу, и Любовь самого эу была равна восторженному поклонению, святыней любящих была их Любовь, к которой припадали они как к единственному роднику жизни, у которой учились, под покровительством которой искали защиты. Без Виэльлине не могла дышать Фиэльли, запрещая себе, не мысля и самого вздоха без взгляда на мужа, без его Света, который открылся ей и только ей был известен в полной мере, сама же Фиэльли сделалась жизнью странного эу, его миром, вселенной, и других Виэльлине не знал и не видел. Ничего не было для него во всём мироздании, кроме Фиэльли, ибо она и была всем, но эу совершенно не знал, как признаться ей в этом, и потому лишь мог улыбаться супруге и отчаянно долго смотреть на неё, ибо вся крепость Слова, данная ему, запечатывала его уста неизреченной нежностью и восторгом, едва он осмеливался поднять взгляд на возлюбленную свою. Глядя на Фиэльли, нередко плакал юный эу, но лишь она могла понять его слёзы, которые не единожды были благословлены ей и сняты со светлого лица мужа. Много историй Любви нежной, преданной и светлой знает обитель, но такой, как эта – нет среди них, и я не знаю других сердец, что совершили бы равный подвиг в служении друг другу, как посмели это сделать Фиэльли и Виэльлине, не ведая, не желая знать никаких законов, кроме Любви, что позволила им обрести друг друга.