– Его, – кивнул Кадфаэль, ступая вместе с Хью на гравий дорожки, идущей между грядок, на которых выращивались травы, правда уже несколько перестоявшие под конец лета. С одной стороны буксовую изгородь и впрямь тщательно подстригли, удалив торчавшие побеги, которые отросли за последний летний месяц. – Это все брат Винфрид, он сейчас возится на участке у реки, где мы с ним очищали бобовые плети. Долговязый такой детина, плечистый, только-только из послушников. Старательный, но копуша! А в общем, парень что надо. Похоже, его приставили ко мне, потому что пишет и малюет он, поди, как курица лапой. А вот лопата как раз по нем! Мне такого и надобно.

За пределами травного сада тянулись участки под овощами, а дальше, за небольшой горкой, по правую руку спускались к Меолу уже убранные гороховые поля, расположенные на задах аббатства. Там-то и трудился в поте лица своего брат Винфрид – долговязый, угловатый парень с копной всклокоченных жестких волос, торчавших вокруг его выбритой макушки. Одет он был в короткую рясу, на ногах – большие башмаки на деревянной подошве. Брат Винфрид орудовал лопатой со стальным лезвием, с такой легкостью рассекая ею густые сплетения бобовых корней и стеблей, словно то была простая трава. Искоса поглядев на шедших мимо Хью и Кадфаэля, он не прекратил работы и с прежним упорством вонзал свою лопату. Хью бросил взгляд на его смуглое простодушное лицо и невинные голубые глаза.

– Да уж, такой будет работать без устали, что лопатой, что боевым топором, – одобрительно заметил он, улыбаясь. – Мне бы дюжину таких молодцов на службу в замок.

– Нет, такой тебе не подойдет, – уверенно возразил Кадфаэль. – Как все крупные мужчины, он слишком простодушен и мягок. Чего доброго, бросит на землю меч и кинется перевязывать раны поверженному противнику. Тебе нужны маленькие злобные терьеры, что скалят зубы.

Миновав огороды, они прошли в цветник, где розы на клумбах уже переросли и начали ронять лепестки. Обогнув угол буксовой изгороди, они вышли на широкий двор, пустынный в этот утренний час, когда почти все находились на работах. Разве что несколько приезжих прохаживались подле странноприимного дома и конюшен. Едва Хью с Кадфаэлем обогнули высокую изгородь и сделали несколько шагов по двору, как чья-то маленькая тень метнулась от ворот хозяйственного двора, где тесно, в три ряда, стояли сараи и амбары с монастырскими запасами, и тут же пропала в узком проходе, что вел со двора в монастырь. Минуту спустя она вновь мелькнула уже на другом конце прохода. Глаза мальчика были скромно потуплены, руки смиренно сцеплены на животе – ну сущий ангел! Кадфаэль предусмотрительно тронул Хью за плечо и приостановился, не желая, очевидно, слишком смущать паренька.

Тот прошел мимо лазарета, свернул за угол и был таков. Можно было не сомневаться в том, что, едва убедившись в счастливом избавлении от посторонних глаз, он вновь дал деру – только пятки засверкали! Хью усмехнулся. Кадфаэль поймал его взгляд и промолчал.

– Ну и ну! – сказал Хью. – Ты снял яблоки только вчера, их даже не успели разложить по корзинам. Хорошо еще, что мальчишка встретился нам, а не приору Роберту. Это с пазухой, оттопыренной, как у дородной купчихи!

– Кое-кто из нас смотрит на такие вещи сквозь пальцы. Наверное, он выбирал самые большие яблоки, но стянул не больше четырех. Ворует он в меру. Может, проспорил, а может, и просто из озорства, ради удовольствия вновь и вновь искушать провидение.

Поднятая бровь Хью свидетельствовала о том, что он в недоумении.

– Почему именно четыре?

– Потому что у нас воспитываются только четверо мальчиков, а если уж воровать, то, разумеется, на всех. У нас есть еще несколько послушников, чуть постарше, но перед ними он вряд ли несет какие-либо обязательства. Пусть воруют сами или остаются с носом. А известно ли тебе, как зовут этого постреленка? – спросил Кадфаэль, улыбаясь.