Да, неприятной и колкой, как и все фразы, слетающие с бледных губ. Впиваясь в грудь, словно иглы, они проникали под кожу, делая больно и заставляя девушку невольно сжиматься. Она стала напоминать слабый, почти потухший огонёк свечи, который пытался погасить сильный ветер. Правда, поделать с осознанием неприятной истины Эртон ничего не могла, ведь обратного пути не было. Гораздо больнее становилось от того, что на неё давили, заставляли вернуться в ненавистную ей реальность, в которой её ждали только отец, прикованный к больничной койке, и люди, жаждущие его смерти. А, может, и Шелби послали сюда за этим?

От внезапного осознания своего положения, хитрого плана, в создание которого до последнего не хотелось верить, девушка опешила, затем поджала губы и посмотрела на свои руки. Она не сразу заметила, как содрала ногтем заусенец на большом пальце, но боли не почувствовала. Только маленькая красная капелька служила намёком на небольшую ранку. Девушка долго бы рассматривала растекающуюся по краю ногтевого ложа красную жидкость, погрузившись в свои мысли в очередной раз, если бы её не вывел из забвения голос Берти.

– Нельзя судить об интеллекте человека, основываясь на одном поступке, совершённом в порыве, – неожиданная строгость появилась в тихом тоне.

В тот момент Дайки удивился даже сильнее, чем остальные. Уж от кого, но от молчаливого, запуганного паренька мало кто ожидал услышать что-то помимо жалкого мяуканья. После сказанного Берти не испугался и продолжал с нескрываемой злостью смотреть на прямолинейного упрямца.

А тот чувствовал свою вину, но не собирался раскаиваться за правду. Хотя излишние, неуместные комментарии про ум явно стоили искренних извинений. Просить прощения было гораздо тяжелее, нежели говорить прямо и язвить. Поэтому Дайки только тихо зашипел, ругнулся себе под нос, затем сказал:

– Я был неправ, признаю, но это касается только последней фразы. Остальные слова забирать обратно я не собираюсь, – сказал упрямец, затем схватил с тумбочки сэндвичи и вышел из комнаты.

– Кто бы сомневался, – буркнула Шелби, затем принялась разбирать свои вещи, чтобы успокоиться.

Таким образом она хотела поставить точку в разговоре, показать Дайки, что не собирается уезжать обратно. Почему-то в голове застыл образ удивлённого и рассерженного лица, испещрённого синяками и ссадинами. Эртон ещё долго с упоением представляла бы его, если бы её не отвлекли от увлекательного занятия ребята.

– Не обращай внимания на этого парня. Странный он, конечно, но, думаю, у него есть свои причины переживать за тебя. Может, ты ему тоже сестру напоминаешь? – предположил Лиам, почесав свою медную макушку, и поднялся с кровати девушки, когда заметил её нервное копошение в спортивной сумке.

– О да, мы же с ним так похожи, – сказала Шелби, думая о том, что больше всего на её брата смахивал сейчас Берти. Даже с Кларком она могла породниться своим вздёрнутым носом, чего нельзя было сказать о метисе с азиатскими корнями.

– Значит, у него есть другая причина… – сказал Берти, подхватив идею Лиама, затем лукаво взглянул на дверь и усмехнулся.

– Нет! Только не это! – запротестовала Шелби, веселя даже тех парней, которые до сих пор сидели напротив и походили на зрителей, смотревших интересный сериал по телевизору.

– Мы тоже это заметили, – в один голос сказали они, улыбаясь.

Внешность у них была довольно интересная: один мог похвастаться тёмной кожей и чёрными радужками, сливающимися со зрачком, а второй же – белыми волосами, бледным, почти прозрачным лицом и голубыми глазами. Только сейчас Шелби подметила, что парни заметно отличались друг от друга, но общий язык, видимо, нашли довольно быстро. Словно кофе и молоко, этот классический потрясающий дуэт выглядел интересно. А слова, произнесённые одновременно, не могли вызывать злость, наоборот, заставили девушку улыбнуться.