5.

Все ждут сообщения о Маяковском. Но я скажу о Мандельштаме, который не стал заниматься обновлением, то есть пахать то же поле в сотый раз, уже и не ожидая тучных урожаев, а лишь мистически веря в избранность там, где надо знать об удобрениях и севообороте. Мандельштам чудесный путешественник. Может быть, это связано с его национальностью, но как-то не хочется мешать сюда это. Потому что Мандельштама нельзя назвать великим еврейским поэтом. Он – великий русский поэт и его у нас можно вырвать только с почками и селезенкой. И хватит об этом. Родного человека не сортируешь по цвету кожи или волос. А родным должен быть любой из двуногих.

6.

Путешествия Мандельштама имеют внешний признак – дружбу с бегуном Гумилевым. Но внутренние признаки куда значительней и ярче. Если Пушкин пытался стать европейцем, то Мандельштам уже научил европейцев их истории.

Они и жили в два направления. Если Мандельштам (в паруса позднему Анатолию Фоменко) дул в Элладу и Италию Тассо (отрицая тем самым фальшивые древности историков-марксистов) и в Армению и вообще по географической карте, которая является, пожалуй, лучшим произведением живописи, то Хлебников посвятил себя Родине, каковой являлась для него (все те же паруса Фоменко) вся видимая Азия.

7.

Так мы обозначили здесь тот ряд чистой поэзии, не смазанной примесями, который сегодня оказался в глуби скал и почв, с неразличимыми пока родниками. А война в литературе, развязанная Маяковским и другими башибузуками, в конце концов, и привела к всеобщему осмеянию поэзии, к ее задворкам. Где возникают войны? Войны возникают (используем систему доказательств великого Сталина, понимавшего чугунную поступь повторов) на периферии. Олимпийцы еще только разворачивают головы, а под ногами у них раздирается почва. Массовый старт грамотных, так любовно напутствуемых Львом Толстым, был подобен набегу саранчи, обожравшей все зеленые ростки. После Маяковского, после Суркова, после Егора Исаева (как стремительно уменьшается перспектива, просто геометрически) фигуры типа Арсения Тарковского или Александра Твардовского (если сводить права человека) стали смотреться растерянными истуканами.

8.

Но каковы были методы войны? Ее тактика, в данном случае обеспечившая башибузукам оглушительную победу? ибо о стратегии набега говорить нельзя, ее вообще не бывает в набегах (еще в паруса Фоменко).

Тактика же не приготавливается заранее. Тактика – это Ленин, улица, кабак. Когда полупьяный приказчик с жирным масляным пробором грохается в гостиной на вощеном полу, то он смешон и в центре внимания. Когда пол приобретет вид мостовой, грохаться уже никто не будет. И смех прекратится.

Первые атаки на литературу для избранных еще не имели наглости мата. Но они пробили бреши, в которые хлынула литературная критика. Наследники Белинского давно уже ждали момента. Он настал. Неважно, чем была обусловлена ярость критиков. Хочется думать, что цинизма там было меньше, чем стремления к народной пользе, к правильному течению лит. процесса, к отрицанию труда как основания успеха. Критика по своей сути не имеет мировоззрения, потому что она по профессии расщепляет, анализирует, закрепляет каноны. Поэтому пятьдесят лет мировая литературная критика дула в дуду марксизма, а последние пятьдесят – строго наоборот.

9.

Однако литература, воспетая и во многом изготовленная при отсутствии мировоззрения теми же критиками по существу, не могла дотянуться даже до нижних ветвей древа, как ни подпрыгивай и на какие спины не вскакивай. Всевозможные стимуляторы типа премий, собраний общественности и сочинений, типа просто выжигания иных образцов также не дали результата. Хотя тексты были уже практически неотличимы от классических. ………… ……., ….. – чем не Чехов? ….. …., ……, …., ……. – чем не Толстой? …… …… – чем не Достоевский? И ряды можно продолжать и множить с одним лишь условием – не называть при этом фамилий и стран, потому что хотя никто как бы и не цыкает и не зыркает, а бдят. Тем более что и без фамилий все ясно.