Так вот, она влюбилась, как стало известно городу и миру, в цыганского парня, который играл на скрипке и частенько в дни праздников приходил вниз, в деревню; такого красивого, статного вряд ли еще сыщешь[611].
Разгорается конфликт между сельской общиной и цыганами. Отец запрещает всякий контакт с ними и «попытался… быстро выдать ее замуж за одного старого, очень богатого старьевщика, который как раз посватался к ней, и силой вынудил ее дать свое согласие»[612]. Но дочь «вечером накануне свадьбы»[613] «счастливо сбегает от него»[614] со своим возлюбленным. Однако затем история приобретает неожиданный поворот, который даже на фоне не бедных насилием народных историй, сказок и легенд поражает своей жестокостью:
Что ж, она, как говорится, очень пришлась ко двору в этой цыганской стае, и за короткое время ее все исключительно полюбили за ее вежливость и приветливый нрав. Все мужчины ухаживали за ней и стремились ей угодить. Это в крайней степени огорчало остальных женщин, все они смотрели на нее завистливыми глазами, долго ли – коротко ли, – огонь запылал… Однажды, когда все мужчины отправились совершать налеты, они подобно лютым волчицам накинулись все на покинутую в ее хижине, безжалостно избили ее, искусали и разрезали ей лицо и груди чудовищно, а потом скатили ее со скалы прямо на сельскую дорогу Здесь они и оставили изувеченное тело, а сами отправились своей дорогой[615].
Рассказчик в этом месте прерывается. Последующий разговор крутится исключительно вокруг немилосердного отношения отца к своей, «как люди говорят»[616], наверняка уже беременной дочери. Вина за гибель дочери возлагается всеми на него. Ее же поведение все обсуждают с полным пониманием, поскольку она покинула ставший тесным для нее семейный уклад из-за любви. Почти без перехода начинается следующая история. Не сообщается ни о реакции возлюбленного, ни о мнении других мужчин, ни о судебном процессе либо наказании убийц. Откуда рассказчик знает, что в действительности произошло в цыганском таборе? Кто был свидетелем убийства? Между отъездом мужчин из табора и предполагаемым нахождением на сельской дороге оскверненного трупа зияет пробел. Его можно восстановить, опираясь на другие преступления и других преступников, например, из числа сельских жителей. Скорее всего, однако, рассказчик сделал свои выводы, опираясь на характер нанесенных увечий на лице и прежде всего – на груди, считая их исполненным женщинами ритуальным убийством. Архаичным путем цыганки устраняют чужеземку, подрывающую их собственные позиции, из их рядов. Свора «волчиц» набрасывается на индивидуум, который добился для себя свободы через акт самоопределения и теперь остался беззащитным, лишившись отцовского порядка. Здесь вполне возможны заимствования из антисемитских легенд, но не менее вероятным представляется использование материала щироко известных жизнеописаний «цыганского главаря» Ханникеля, который якобы наказал предателя, отрезав ему губы.
Варварское надругательство является предупреждением, угрожающим тем, кто переступает цивилизационную границу. Для народного просветителя, педагога и писателя Иоганна Генриха Песталоцци (1746–1827) невыносимо представление, что трудоемкое дело воспитания с целью добиться осознанного, следующего моральным принципам поведения в жизни может быть разрушено столкновением с другим образом жизни. Он рассматривает цыган как народ, находящийся на низшей ступени цивилизации и тем самым – как опасность для семейного, общественного и государственного порядка, который основывается на разуме. Цыган для Песталоцци – это «лесной человек», подчиненный своим порывам, чуждый общества и лишенный нравственного воспитания