Все же на сегодня более чем слишком хорошо известно, что эти цыгане суть не что иное, как сбежавшийся вместе злобный сброд, не имеющий желания трудиться, а желающий бездельничать, воровать, прелюбодействовать, жрать, пьянствовать, играть и т. п. – и делать изо всего этого профессию[125].
Ничто больше не напоминает о положительном образе христианской бедности, который будет вознагражден на том свете. Наличие социальной и пространственной дистанции делает возможной агрессивную политику символов, которая путем создания символов активно вмешивается в отношения господства и власти. Когда испуганному читателю английского словаря «Canting Dictionary» сообщали, что «джипси» непрерывно меняют половых партнеров, как звери, рвут мясо на куски зубами и ногтями, и пьют не как «human Creatures», а как свиньи[126], то через создавшиеся картины совершается определенное насилие, которому подвергаются описанные так цыгане. Политика символов перерастает в угрозу, когда в тексте 1703 г. утверждается, что «эти звери, чьи тела лишь обтянуты человеческой кожей, не достойны ни божественного, ни человеческого права»[127]. За презрением следует лишение прав.
Но тогда почему же все-таки об этих «недостойных» вообще пишут и говорят? Французский философ Мишель Фуко (1926–1984) в своем труде «Жизнь подлых людей»[128] отстаивает точку зрения, что в ранний период Нового времени люди и социальные слои, живущие ниже границы общественно-культурных феноменов, достойных воспоминания, могли попасть в архивы только одним-единственным способом:
То, что вырывало их из когтей ночи, в которой они могли остаться, причем, возможно, навсегда, – это встреча с властью: без этого столкновения несомненно не осталось бы ни слова, напоминающего об их мимолетном существовании[129].
Это утверждение можно без натяжек отнести к цыганам. «Видимыми» они становятся, если верить летописям, в первую очередь благодаря бесчисленному множеству эдиктов о наказании и преследовании в эпоху абсолютизма[130]. Впрочем, их идентификация в социальном и этническом аспектах остается шаткой. Как «сброд, состоящий из воров, разбойников, цыган, жуликов, выморочных и всяких прочих попрошаек»[131], они становились бесправными субъектами.
Они считаются подлыми, то есть бесчестными и зависящими от «fama», то есть от дурной славы[132].
Территориальность как террор: преследование и изгнание
В этой связи следовало бы еще раз напомнить, что появляющимся группам народов рома во время краткой переходной ступени в позднем Средневековье не удается устойчивого соблюдения обычного права, предоставляющего им привилегию, даруемую охранными грамотами и рекомендательными письмами, чтобы им «оказывали милость, благоволение, поддержку и добрую волю на путях их»[133]. Это отчетливо отличает их правовую ситуацию от правовой ситуации евреев в некоторых европейских странах[134]. Вердикт Аугсбургского рейхстага 1551 г. содержит реакцию на то, «что цыгане / которых по причинам их подвижности долгое время не терпели / и они должны были удалиться из земель Германской Нации / теперь снова вторглись в эти земли»[135]. Дополнительно предписывается аннулировать прежние соглашения «путем изъятия паспортов / если они достались цыганам / и неважно, кем они были выданы / все их отменить и уничтожить»