Вдобавок Версаль все больше тревожил прусский король Фридрих Великий. Дипломат Луи Огюстен Блондель в январе 1751 года заявил, что прусско-британский альянс, которого на тот момент энергично добивался Лондон, представляет смертельную угрозу империи, а следовательно, и интересам Франции в Германии. «Имперская конституция, – писал он, – есть основа величия короны [Франции], она утверждает монархию на берегах Рейна. Большое количество мелких государств, у которых столько разных интересов, служит доказательством того, что власть этой могучей империи не будет сосредоточена в одних руках».[298] Беспокойство вызывал и рост могущества России, которая дважды за последнее время решительно вмешивалась в дела Франции. До сих пор «восточный барьер» (barrier de l’est) – то есть альянсы со Швецией, Польшей и Османской империей – помогал сдерживать Австрию. Но отныне, как заметил впоследствии граф де Брольи, задачей этих альянсов стало «заталкивание России обратно в ее огромные просторы, где она не будет встревать в дела [Центральной] Европы».[299]

Между тем Габсбурги обсуждали с русскими, как следует поступить с Фридрихом. Как указал в мартовском меморандуме 1749 года главный австрийский переговорщик в Экс-ля-Шапель граф Кауниц, прежний союз с Британией и «наследственная» вражда с Францией стали невыгодны. Вместо этого он предлагал заключить альянс с Францией или, по крайней мере, пойти на уступки, что позволит Австрии разобраться с Фридрихом. Санкт-Петербург, традиционно рассматривавший Пруссию как «подчиненную» страну, возмутился тем, что Фридрих нарушил баланс сил в империи односторонним захватом Силезии. В глазах России Фридрих также угрожал северным границам; в мае 1747 года прусский король заключил оборонительный союз со Швецией, а когда Стокгольм начал переговоры с Портой, угрозу недружественного окружения стало невозможным игнорировать далее. Поэтому в апреле 1753 года Россия решила «вразумить» Пруссию дипломатическими средствами – и силой оружия, если понадобится.

Великобритания также подвергла фундаментальному пересмотру свою стратегию. Опыт конца 1740-х годов показал, что традиционные столпы ее континентальной политики требуют скорейшего ремонта. Голландцы были слишком слабыми, чтобы оборонять «барьерные» крепости в Нидерландах, а Габсбурги понесли слишком тяжелые территориальные потери в 1730-х и 1740-х годах, посему их способность обороняться также вызывала сомнения. Более того, французское нашествие на Америку угрожало морской власти и положению Британии в Европе. Тринадцать американских колоний служили источником постоянного притока обученных моряков, оттуда исправно поступали налоги и там можно было разместить морские базы. «Если мы потеряем наши американские владения или утратим на них влияние в мирное время – предупреждал герцог Ньюкасл в 1750 году, – Франция с легкостью развяжет против нас войну, когда ей это будет удобно».[300] Столкнувшись с новыми обстоятельствами, значительное число представителей публичной сферы – журналистов и парламентариев – требовало активной и «прозрачной» политики, которая отвергала дорогостоящую вовлеченность в дела континента. Правительство вигов, однако, верило в то, что Священная Римская империя остается ключевым условием сдерживания Франции. Война за австрийское наследство преподала важный стратегический урок: она показала фатальные последствия отчуждения императорской короны от династии Габсбургов. Лондон поэтому попытался убедить германских курфюрстов избрать сына Марии Терезии Иосифа «королем римлян», обеспечив тем самым автоматическое наследование императорской короны после кончины Франциска Стефана. «Имперская избирательная схема» доминировала в британской внешней политике начала 1750-х годов.