И все-таки маркграф Удон мог бы гордиться сыном, хотя бы потому что Генрих рос умным и очень способным к наукам отроком. Он без особых усилий со стороны взрослых в шесть лет научился читать и писать. В семилетнем возрасте увлекся латынью и через два года читал книги по истории Древнего Рима. Он охотно читал священные писания о житии святых, сам писал хронику текущей жизни. Со временем это дарование сына тоже стало пугать отца. Он не мог допустить, чтобы его наследник избрал себе путь священнослужителя. И лишь только Генриху исполнилось двенадцать лет, как отец отлучил его от всяких книжных занятий и взялся воспитывать в рыцарском духе. Вместо стила он вложил в руки отрока меч и сам обучал владеть этим рыцарским оружием. Но было похоже, что все потуги отца окажутся напрасными. Любой крестьянский мальчишка мог справиться с юным графом с помощью палки, которой гонял по лугам гусей. Маркграф приходил в отчаяние, а порою в ярость, которой был подвержен. Он кричал на сына, и глаза его метали молнии. Но, видя, что отрок лишь смиренно смотрит на него и начинает дрожать от страха, Удон убегал со двора в замок и там набрасывался с упреками на мать Генриха графиню Гедвигу.

– Подумать только, такая сильная женщина, а родила какого-то журавленка! Я его видеть не могу, он меня бесит! Род Штаденов с ним прекратится!

Графиня Гедвига не всегда терпела напрасные упреки и выпускала коготки.

– Зачем ты меня выбрал? Мы с тобой родня в четвертом колене. Вот и пожинай увядание рода.

– Что ты говоришь напраслину? А Людигер Удо, этот будущий победитель турниров, разве не наш сын?

Маркграф безнадежно махал рукой, уходил в трапезную, там выпивал кубок рейнского и взбодренный возвращался на плац, где в это время с Генрихом занимался старый слуга и бывалый воин Карл. Маркграф спрашивал его:

– Скажи мне, верный Карл, преуспеет ли когда-нибудь наш журавленок в военной справе?

– Ваша светлость, ваш сын во всем преуспеет, когда придет час, – довольно уверенно отвечал Карл.

– Я поверю тебе, когда увижу хоть что-нибудь из рыцарских задатков Длинного. Учи его, учи, старый лентяй! – И Удон садился на большое, грубой работы кресло под деревом, нацеливал свирепые глаза на сына и нетерпеливо ждал, когда тот поднимет меч.

Но Генрих, который стоял в девяти шагах от отца, вместо того, чтобы заняться с Карлом фехтованием, взялся ковырять мечом землю между камнями. Увидев такое кощунство над святым оружием графа Экберта, доставшимся Удону в наследство, он потерял над собой власть.

– Защищайся, негодный мальчишка! – И, обнажив меч, грозно двинулся на сына.

Однако Генриха грудью защитил отважный Карл.

– Ваша светлость, помилуйте! Дайте нам срок, и мы будем биться на равных с любым рыцарем!

Маркграф заскрипел зубами и убрал меч в ножны. Он слишком дорожил своей честью, чтобы размахивать в гневе мечом перед отроком. Покидая плац с низко опущенной головой от тяжелого разочарования в старшем сыне, он вспомнил о младшем Людигере Удо, и на сердце стало еще тяжелей. Людигер подрастал при матери Удона графине Иде. Отдали его на воспитание бабушке не случайно, а по ее жесткому требованию. Лет пять назад старая женщина сказала:

– Вы, Штадены, получите в наследство мое состояние, замок и земли только в том случае, ежели внук мой Удо вырастет при мне.

Маркграф Удон было взбунтовался. Но мать усмирила его:

– Ты забыл, что у меня есть еще внучка? Все ей оставлю, ежели не будет по-моему. А теперь уходи, неблагодарный, с моих глаз.

Удон хорошо знал свою мать. В гневе она была неукротима, и сам он унаследовал ее норов до предела. И маркграф смирился с требованием матери, отправил любимого сына Людигера в замок Экберт.