– Но добивается со мной беседы ваш епископ! Зачем?

– Может, на меня навет несет. Я ему неугоден. И матушка – тоже.

– Почему?

– Уехав с Руси, мы не взяли католичества, но остались в православной вере. Он принуждал нас, но мы устояли. Вот и…

– А жениха касаемое есть?

– Да, дядюшка. Но много скрытного в том и я не свел.

– Так говори, что ведомо. Да сядь рядом.

Вартеслав опустился на скамью.

– А ведомо мне вот что. Когда матушка рассказала маркграфу Удону, отцу Генриха, о Евпраксе, он загорелся и сказал, что поедет на Русь сам. А пока собирались в путешествие, из Кельна примчал маркграф Деди Саксонский, который одесную у императора стоит. С Удоном он был во вражде, какую весть привез, никому не ведомо. У них возникла ссора, они схватились за мечи, и маркграф Деди смертельно ранил маркграфа Удона. Через неделю он скончался. Как похоронили, от нас из Гамбурга явился в Штаден епископ Фриче. Он же любим папой римским Григорием. Епископ встал при маркграфе Генрихе, и никто не посмел от него отделаться. И вот Фриче здесь…

– Дивно. И все словно в тумане, – тихо молвил Всеволод. И спросил: – Что еще у тебя?

– Одно осталось сказать, дядюшка, ежели как на духу.

– Выкладывай, чего уж…

– Когда батюшка умер и матушка собралась уехать в родную землю, оставила она в Предславине кой-какое добро и украшения драгоценные. Теперь же просила меня взять схороненное.

– И возьмешь, потому как матушкино. Тебе же спасибо, что не сокрыл от меня ничего. Теперь иди ко сну. Да скажи Василько, чтобы того епископа проводил в отведенный ему покой. Зреть его нет желания.

Вартеслав ушел, Всеволод остался на месте, но недолго пребывал, как он выразился, в густом осеннем тумане, из коего просто так и не выберешься. Да знал великий князь, как одолеть туман: всего-то дождаться восхода солнца. Его потянуло к Анне, дабы поделиться душевной маетой, ощутить ласку ее волшебных рук, понежиться и потешиться, а там забыться в безмятежном сне, потому как Анна избавит его от каких-либо сердечных терзаний. Опочивальня Анны была покоем выше, и Всеволод поспешил к своей «полонянке».

Утром епископ Фриче добился своего и предстал перед великим князем, когда тот вышел на трапезу. Но не этому удивился великий князь, а тому, что рядом с ним стоял митрополит Иоанн. «Дивно! И когда это они успели сойтись? И зачем, если Иоанн нетерпим к католикам?» – подумал Всеволод и спросил Иоанна:

– Разве я звал тебя, владыко?

– Нет, сын мой, не звал.

– Ладно, ведаешь же, что тебе путь в терема не заказан. Но зачем привел иноземного пастыря?

– Каюсь, сын мой государь, но скрытное он принес тебе.

Всеволод задумался, посмотрел на иереев, пригласил их к столу:

– Ну что ж, садитесь. Вкусим пищи и поговорим о скрытном.

Иоанн первым успел к столу, сел справа от Всеволода. Какое-то время все молча трудились над пищей. Потом князь спросил епископа по-немецки, о каком скрытном деле он собирается поведать. Епископ Фриче крайне удивился, услышав родное слово, произнесенное четко и без искажения.

– Я слушаю вас, святой отец. Владыко мой духовный пастырь, и между нами нет ничего скрытного.

– Мне приятно о том слышать, – ответил Фриче. И продолжал: – Долг мой сводится к тому, чтобы предупредить тебя, государь, от беды. Не отдавай свою дочь маркграфу Штаденскому.

– Но почему? Я не вижу помех к нашему союзу с вашей державой.

– Семья и род Штаденов в опале у императора. И смерть маркграфа Удона не случайна. За этой первой жертвой последуют другие. Генрих Четвертый, уже отлучаемый от церкви, заслуживший прозвище Рыжебородый Сатир, коварен и жесток, – продолжал Фриче, не спуская цепких и холодных глаз с лица Всеволода.