Эволюция Станислав Козырецкий


© Оформление. ООО «Издательство «Перо», 2024

© Козырецкий С. Е., 2024

Часть первая

Эволюция речи

Гимнастика для глаз

(вместо предисловия)

Знаю я лучший из множества метод

Для уменьшенья усталости глаз –

Самое время гимнастику эту

Нам провести поэтапно сейчас.


Вынуть из глаз предварительно нужно

Каждый осколок из прошлых эпох;

Далее – выйти из склепа наружу,

Солнечным светом наполнив свой вдох.


Медленно взор свой ведите направо:

Люди вокруг. Что ж, взгляните на них:

Необходимо здесь вам сопоставить

С образом зримым надежды свои.


Если не вышло, смотрите налево:

Люди опять. Но заданье в ином:

Многим ли вы (пусть и жадным, и гневным)

Светом на зло отвечали – не злом?


Скажете мне, мол, опять эти сказки,

Вновь о борьбе добряков против зла.

Мой инструктаж будет однообразным –

Верьте, что нет нам дороги назад.


Так иль иначе, наверх поглядите.

Что есть молитва? Не собственный ль свет?

Наши сердца, будто небо, открыты –

Радугой тает беззвучный ответ.


Взгляд опустите свой резко теперь вы,

Взором пронзив ад до самого дна.

Зная всю боль тех существ, с милосердьем

Можете ль счастьем воздать им сполна?


Гляньте вперёд: там стоит тонкий лирик –

Словно берёзоньку, ветр его гнёт.

Но – обернувшись, взгляд сделайте шире:

Буря! Эпический вихрь грядёт!


Далее нужно без анестезии,

В эту гимнастику веря, как я,

Вывихнув мышцы и нервы глазные,

Взоры очей развернуть вглубь себя.


Скажете мне, мол, опять эти сказки,

Вновь о борьбе добряков против зла.

Станет ответом достаточно ясным

Тот факт, что я… себе – вырвал глаза.

Лёд

(вместо второго предисловия)

Не гений ли злой или ангел мятежный

Лишил сострадания нас и стыда?

Вдоль улиц пустых, ледяных, омертвевших

Идут ледяные скульптуры – куда?


Со взглядом потухшим приходят откуда?

Какой горделивый ледник нас родил?

Исус золотой и брильянтовый Будда

Нас встретят навряд ли в финале пути.


Священных имён и молитв я не знаю

И в лёд заковал свою душу в груди.

Теперь же молю жечь мне сердце огнями

И сил мне придать растопить эти льды.


Я пламенем чистым омыт, я им призван;

Смиренно склонившись пред этим огнём,

Возвыситься над потерянной жизнью –

Не это ли мы Воскрешеньем зовём?


Сиять мимолётною радугой, чтобы

Напомнить про свет, что хороним живьём

В своих индевелых телесных трущобах, –

Не это ли мы Пробужденьем зовём?

Однажды, вернувшись…

Однажды, вернувшись с прогулки домой,
Захочешь задать ты вопрос самый важный
О том, что же станет с тобой и со мной —
Со всеми людьми в мире многоэтажном.
Мой сын, об итогах всей жизни вопрос
Терзает ум каждого, явно иль тайно.
Ответ мой банален, однако, и прост:
Вернёмся домой мы, оставив печали.
Оставим мы слёзы морской глубине,
Оставим мечты свои звёздам далёким,
Оставим сердца – подношеньем весне,
Оставим надежды рифмованным строкам.
А впрочем, возможно, уставший в пути,
Захочешь, умывшись, ты выспаться только.
Не рано ль тогда дарить звёздам мечты?
Не рано ль надеждам пылиться на полке?

Скрипач

Я сочинил превосходную песню:
«Жизни творец» – её было названье.
В поисках музыки, столь же чудесной,
Несколько месяцев я пребывал. И
В первый день отпуска, в парке гуляя,
Скрипки услышал я дивные звуки.
Чары мелодии той опьяняли,
Напоминая о встречах, разлуках.
Стал я блуждать и искать повсеместно:
Кто был тем принцем скрипичного соло?
Юного я желал встретить маэстро
Или артистку с афиш мюзик-холла.
Был поражён, музыканта найдя, я:
Грязный, небритый, испачканный в саже,
Музами избран был старый бродяга —
Я улыбнулся невольно тут даже.
Десять монеток лежали в берете —
Пару добавил я к ним: за улыбку.
Вдруг показалось, что это планеты —
Кружатся в ритме мелодии скрипки.
Жизнь зарождалась в волнующем танце —
Струн потаённых смычок лишь коснулся;
Древний квазар будто протуберанцем
Музыку эту сплавлял с моим пульсом.
Счастлив скрипач, концертмейстер Вселенной,
Счастлив и я, словно вспышка сверхновой.
Именно так творят мир драгоценный
Скрипка живая с моим живым словом.

Я помню…

Я слышала их вой протяжный…
Твою машину окружили…
Раздался крик… Единый, страшный…
И тьма ночная свет убила…
Я помню, как бежала к морю…
Дома горели… Стали прахом…
Я помню, как бежала к морю…
Одна, ослепшая от страха…
Река под кожу путь прогрызла…
И мчится дикими конями…
Всё занесёт песком… Нет смысла…
Как жемчуг растоптать ногами…
Я помню, как бежала к морю…
И как упала на колени…
А берег отдалялся… Вскоре
Меня ко дну несло… К забвенью…
В меня вливаются потоки…
Им нет числа… Потоки горя…
Я океан… Безбрежный, глубокий…
Но помню, как бежала к морю…

Монумент

Говорила ты мне очень странные вещи,
Что любовь – эгоизма высшая степень.
Показалась идея мне эта зловещей,
Но о том же твердили, звеня, мои цепи.
Говорила ты мне очень странные вещи:
Ты молила меня навсегда стать тобою.
В предвкушенье уже твоё сердце трепещет.
Безусловно, твоё я желанье исполню.
Амальгамой из ртути себя я покрою.
Ты полюбишь себя и свой образ во мне,
Восхитишься молчаньем моим и покоем,
Пребыванием с музою наедине.
Но закроет металл навсегда мои веки
И певучую в прошлом заварит гортань мне.
Монумент, что по форме так схож с человеком!
И в груди сердце-колокол бьёт непрестанно!

Ода рамке

Что мера шедевру? Творцу? Его длани?
Становится творчество творчеством как?
Овации? Нет! И не труд, не призванье.
И не вдохновенье, не авторский знак.
Шедевр немыслим без рамки своей,
И без полотна гениальность – пустое.
К примеру, о том без заумных речей
Расскажет ржаное шумящее поле.
Поэтам нужны и рифма, и ясность;
Киношникам в этом поможет экран;
Правителям – мудрость, а вовсе не властность;
С зарницами в небе камлает шаман.
Что рамки и что полотно ребятне?
Не в поле ль том самом нестись без оглядки?
Что рамки отшельнику-лекарю (мне)?
Не бури ль вокруг негасимой лампадки?

Изнасилование

(Данное произведение не рекомендуется

для чтения детям или впечатлительным людям

с неустойчивой психикой)

– У тьмы, дорогая, своя есть эстетика, —
Сказал, подыхая, один мудрый пьяница. —
Течёт у тебя почему-то косметика;
Тебе подо мною – не горько ли плачется?
Но разве тебя, подскажи, я не радовал?
Отрыжкою пьяной, стихами дрянными, а?
В лохмотья твои все изрежу наряды я,
И выжгу на коже твоей своё имя я.
Серёжки твои, погляжу я, с сердечками.
А помнишь, я в детстве был этаким скромником?
И помнишь ли, как загорали на речке мы?
Не спрашивай, сам ли так жизнь свою скомкал я.
И, знаешь, скажу напоследок я, милая:
Я – только ступень, ведёт в ад эта лестница.
Поэтому, вот, я, тебя изнасиловав,
На скорую встречу не стану надеяться.

Храм в пустыне

В пустыне далёкой, где солнце нещадно
Жизнь всякую выжгло, храм чудный стоит.
Под мраморным сводом в фонтане прохладном
Покой вдохновенный скитальцу открыт.
Спасенье моё, животворный оазис,
Водою твоей исцеляют слепцов.
Смывает с измученных скверны и грязи
Поток откровений пророческих слов.
И брызги фонтана подобны брильянтам —
Из них создан мир наш! Услышьте же весть!
Поверить возможно ль поэту-ваганту
В блаженство сие? И возможно ль обресть?
А может, всё бред? Или фата-моргана
Сыграла столь злую шутку со мной?
А может, в слезах засыпаю я пьяный,
И душу мою алкогольный жжёт зной…

Архитектор

Ну скажи, что тебя от иных отличает?
Ты мне скажешь о сердце? Отвечу я: нет,
Нет и нет. Наша встреча – простая случайность.
Ты земная. Меня же манит звёздный свет.
Мне открыты секреты всего мирозданья!
Ты мне скажешь о сердце? Отвечу я: плоть.
Ведь даёт мысль одна достоверное знанье.
И советую чувства, как я, побороть.
У Вселенной, конечно же, есть архитектор —
Ты мне скажешь о сердце? Отвечу я: ум.
Это не солипсизм. Но глубоких аспектов
Тебе вряд ли понять, впрочем, как большинству.
О шипы моих чувств ты уже укололась;
Ты земная, о том говорю я опять.
Но боюсь разреветься, как мальчик, я в голос,
Если ты вдруг решишь мои плечи обнять.

Стихотворенье

О нет, не смешно уж от смехотворений,
Не будоражит от грехотворений,
Я равнодушен к психотвореньям,
Успехотвореньям, рыхлотвореньям.
И я всё пишу: то тихотворенья,
То вдруг закружится вихретворенье
В душе – до искр вспыхотворенья
И прочь уносит – лихотвореньем.
К чёрту!
Дайте такое мне стихотворенье,
Чтоб усмирить это сердце поэта,
Чтобы среди сотен тысяч дверей мне
Досталась одна – к покою и свету.
Иль в вечном походе за вдохновеньем
Блуждать суждено мне по мёртвым планетам?
Не свет, а лишь тень – моё стихотворенье.
Немая тень – свидетель света.

История камня

О чём ты спросил? Сколько лет нашей речке?
Не знаю, сынок, может, десять веков.
Но если желаешь ты с вечностью встречи,
Возьми этот камень, послушай без слов.
Послушай: хранит камень древнее эхо
Ревущих вулканов, туч пепельных стон.
Твердыня, планеты истории веха —
Пусть мал, но похож на людей этим он.
Взгляни: отпечаток, клеймо первой жизни
Несёт на себе камень, зритель чудес.
Момент столь волнующий и живописный:
Мы вымерших можем увидеть существ.
Он помнит разлом, разделивший Пангею,
И как стал оружием первых людей.
На нём высекали они «одиссеи» —
Язык уж не встретишь ты этот нигде.
Бросай же его в нашу речку скорее!
И пусть через тысячи лет в свой черёд
Мальчишка, живущий на Новой Пангее,
Тепло твоих рук в этом камне найдёт.

Кавказ

Конь вороной высекает копытом
Искры из скал, разделяя века.
Всадник-джигит, чёрной буркой укрытый,
Скачет в ночи. Его цель не близка.
Светит, как очи невесты далёкой,
Серп серебристый меж туч грозовых.
Верным быть клятвам в пути одиноком
Воин с годов своих юных привык.
Молния, словно кинжал, разрезает