Всем нам совершенно очевидна разница в уровне развития европейских стран и, положим, африканских или многих азиатских, тем более лет 50 – 100 тому назад. Но именно в том заключается проблема, как обоснованно представить этот перепад? Прежде всего бросается в глаза различие в техническом оснащении производств, в организации труда, его эффективности, разработке и изготовлении сложных устройств и т. п. Соответственно есть превосходство и в масштабе использования современных изделий для быта, транспорта, коммуникаций и пр. Поэтому в числе обычно используемой оценки центра и периферии более всего присутствуют качества технического прогресса, тем более что его вполне можно определить по объективным параметрам. Положим, по производительности труда, по компонентной и/или информационной сложности изделия, его эффективности и т. п. Но кто станет утверждать, что технический прогресс и прогресс человечества – это однозначно взаимосвязанные понятия?

В свое время Советский Союз имел огромные достижения в военной технике, он первым запустил ракету в космос, и в этих сферах имел значительное преимущество перед Европой. Но стал бы кто-нибудь называть Европу полупериферией, а Союз центром, несмотря на то, что техническими возможностями спутников пользовалась и Европа; она готова была, и порой поставляла, некоторые материалы и комплектующие (своего рода полуфабрикаты по отношению к ракетам и спутникам в целом)? Напротив, Европа продолжала считать себя более передовой, чем Союз, выдвигая на первый план некоторые ценности общественных отношений. Можно было бы посчитать, что попросту им больше по душе иные качества жизни, и их они выставляют как факторы прогресса.

Но с тем же основанием другие народы могут превозносить привычные для них ценности жизни. Есть ли параметр для их классификации? Так же, как когда-то Руссо, сегодня «зеленые» с подозрением относятся к значительным техническим нововведениям, резонно опасаясь вредных непредвиденных последствий. Не только успехи вооружений можно считать регрессом для развития человечества, но и многие научные и технические достижения могут оказаться злом для будущего людей. Вывод, который напрашивается, – это то, что все подобные рассуждения, выдвигающие те или иные ценности как важное качество жизни, при внимательном рассмотрении оказываются разноплановыми, зависящими от позиции авторов, и потому часто противоречивыми.

Обращусь еще к одному признаку соотношения центр-периферия, в качестве которого выдвигается суть неравного обмена из-за дешевизны сырья и труда в периферийном регионе.

Как могло возникнуть подобное, в чем-то грабительское, неравенство? Если низкий уровень местных издержек производства обусловлен специфическими природными благами, то подобное является довольно распространенным явлением между всеми, в том числе и развитыми странами и регионами. О неравенстве в этом случае не говорят. Если речь идет о разнице между номинальными ценами труда, которая отличается даже в европейских странах, но согласованной с реальной оплатой, соответствующей местным ценам, налогам и пр., то и этот фактор аналогичен фактору издержек производства. Если стоимость потребительской корзины низка, то номинально ниже будет и зарплата. Такие области, как правило, привлекают предпринимателей и быстро приводят в соответствие цену труда и товара на рынках разных регионов. Суть неравенства связана вовсе не с экономическими отношениями – они легко согласовываются во всем мире.

ОТНОШЕНИЕ МЕЖДУ ПОЛИТИКОЙ И ЭКОНОМИКОЙ В ТЕОРИИ МИРОВОЙ СИСТЕМЫ

Известная эксплуатация одних стран другими была обязана прежде всего государственной политике по подчинению стран и регионов своему влиянию – тем самым присваиванию выгодного рынка сырья и труда. Колониальный или полуколониальный сверхприбыльный период был показателем влияния экономики на политику, когда политика способствовала монопольным производителям разворачивать свой бизнес и получать огромные прибыли в иных регионах. В этом плане есть резон признать правоту Ленина в определении империализма.