– Мальчишка! Ты сам не знаешь, что говоришь. Зваться мессией и не являться потомком Давида – это преступление по Закону. Тут даже и тайного сыска не надо. Он сам себя обвиняет, – Анна весь подался в кресле, словно готовясь вскочить. – Мне сказали, что ты ездил в Вифлеем к матери Египтянина. Верно ли, что ты там видел царский пояс Давида, даренный ему священником Ахимелехом в Номве, городе священников?

– Да, видел.

– Клянешься ли ты страшной клятвой в этом?

– Да, клянусь.

– И имя Божие вышито на нем золотыми нитками?

– Да.

– А если это поддельный пояс? – уже другим тоном, мягко и задумчиво спросил Анна словно бы Иисуса, и словно – самого себя.

– Никто не посмеет вышить святые буквы впустую, господин, – ответил Иисус, и Анна кивал в такт его словам.

– Верно. Но верно и другое, – Анна больше думал вслух, чем обращался к присутствующим.– Что ж, попробуем проверить это. Юноша, ты умен и пытлив. Силен ли ты в грамоте так же, как в пререкании со мной?

– Прости, господин, не желал тебя прогневить.

– Сможешь ли ты написать то, что чел на поясе в Вифлееме, в доме вдовы Ребекки?

– Да, господин.

– Принесите доску и уголь! – хлопнул в ладоши Анна, возвращаясь к повелительному тону.

Во внутренней двери показался слуга, поклонился, и вскоре доска и уголь уже были доставлены к подножию кресла первосвященника.

– Возьми же уголь, сынок, – необыкновенно ласково проговорил Анна.– И напиши все, что ты прочел на поясе в доме вдовы Ребекки и как ты запомнил это.

Иисус кивнул и, мало не сомневаясь в своей правоте, взял уголь и быстро написал четыре буквы:

I

– Вот, отче, и все.

Анна наблюдал, весь напрягшись. Ни движения, ни выражения глаз Иисуса не ускользнули от него. И только когда Иисус отложил уголь на полочку и вытер пальцы о полу одежды своей, отступив; откинулся Анна в своем кресле на спинку и прикрыл глаза рукой, размышляя.

– Сможешь ли ты прочитать сие вслух? – спросил он, по-прежнему не глядя перед собой.

– Да, господин.

– Не спеши, – Анна убрал руку и пристально вгляделся в лицо Иисуса. – Знаешь о каре за произнесения имени божьего всуе?

– Я не согрешу, господин.

– Грешен в гордыне! – прогремел Анна, порывисто вскочив.

Иисус неожиданно даже для себя попятился.

– Клянись клятвою страшной и именем Вседержителя запечатай клятву сию, что ты, человече, истинно видел в руках вдовы Ребекки из Вифлеема пояс святой.

– Клянусь небом и землей, огнем и водой и призываю Бога отцов наших Ийао в свидетели клятвы сей, – без запинки произнес Иисус, стоя в четырех шагах от первосвященника.

– На колени! – прогремел тот, хватая посох, приставленный к креслу и с силой ударяя им в мозаичный пол.

Иисус быстро, почти упав, встал на колени.

– Повтори снова святое имя Господа нашего и помни – не избежать тебе кары небесной, если солжешь.

– Клянусь отцом Ийао, – закричал Иисус. – Пояс держала в руках вдова Ребекка и шитое имя на нем горело огнем.

– Встань, – тихим голосом проговорил Анна. – Подойди ближе. Так. Стой. Опустись на колени, сниму с тебя грех произнесения имени тайны.

Конец посоха коснулся коленопреклоненного юноши: сначала плеча, потом головы.

– Прощаю тебе грех произнесения, грех знания и все остальные грехи вкупе. Поднимайся. А вы идите вон. Я хочу остаться наедине с этим юношей.

Дождавшись, когда за последним служителем закроется дверь, Анна отставил посох и стал просто усталым человеком. Он спустился с настила на каменный пол и обнял Иисуса.

– Ты верно думаешь плохо, сынок, обо мне и о всех потомках Аарона? Думаешь, мы служим римлянам? Предаем святыни на поругание? Молимся на идолов? Нет. Но мы вынуждены делать много мерзостей. Ибо только мы и никто больше, поставлены пасти стадо Израилево, только мы поддерживаем мир и порядок на этой несчастной земле, мы спасаем несчастную дочь Израилеву от разрушения и поругания, а грешный народ сей – от изгнания и рассеяния. Мы пастыри и стражи. Но как тяжела наша ноша. Если бы грешный народ Божий только согласился разделить с нами тяготы нашего бремени, он бы согнулся в две погибели, до самых колен бы спустилась его шея.