Евгений ещё немного остался понаблюдать за своим питомцем. Женя боялся, что любая из них может стать последней.

Парень нехотя вернулся в дом. Закрыв за собой входную дверь, он снял калоши, оставив их на коврике, и направился на кухню.

Стоило ему показаться в проёме, как тут же бабка снова заворчала:

– Неужели явился. Думала, я здесь до вечера буду тебя караулить… Неужели нельзя сразу встать и прийти, когда тебя старшие зовут? Ну ничего-ничего, пойдёшь в армию, там быстро тебя научат…

Низенькая старушка в старом синем халате, мертвенно-седыми волосами под красным платком и огромными очками на переносице стояла у плиты, уперев руки чуть ли не в подмышки. На её красном от недовольства и до жути морщинистом лице читалось такое негодование и злость, как будто Женя только что спалил ей дом.

На плите шкварчала облезлая крохотная сковородка, на которой дымился пригоревший блин. Брызги масла летели на жёлтые обои и падали на деревянный пол, оставляя мерзкие чёрные и коричневые пятна.

Старые занавески бежевого цвета на небольшом окне зашевелились. Бабка подошла к окну и закрыла деревянную ставню. Здесь же в воздухе полетела пыль. Старуха села за крохотный стол, накрытый местами прожжённой скатертью с вышитыми маками.

Женя сел на деревянный стул. На столе рядом с ним уже дымился чай в белой керамической кружке, а на фарфоровой тарелке с отколотым краешком стыли блины.

– Господи! Какая жуть! Ну смотреть на тебя страшно! Ты в зеркало себя видел, глиста? – её голос был медленный и еле разборчивый. Она будто не могла шевелить губами. Старушка как-то странно тянула последние слоги в предложениях, а потом не выговаривала некоторые буквы.

– Ну не смотри.

Женя нехотя свернул жёлтый блин в треугольник и откусил. На языке чувствовался вкус масла. Горячая масса мигом обожгла ему небо. Парень хотел спасти ситуацию чаем, но горьковатая жижа только усугубила положение, лишив его возможности чувствовать вкусы языком. Тем лучше. Блины на звезду Мишлен не претендовали уж точно.

– Да куда ж ты хватаешь-то? Сметаны давай достану, или варенья. Откормить хоть тебя надо…

– Не надо.

Чай был слишком горячий, а разбавить было нечем. Противный вкус масла все ещё держался в его памяти. Его можно было перекрыть вареньем, если бы это варенье не было похожим на смолу, в которой застряли доисторические насекомые. Пытаясь сдержать рвотный рефлекс, он продолжал пихать в себя этот несчастный блин.

– Что значит «не надо»? Кто блины ест без ничего? Привыкли, в городе херь всякую жрать. Это тебе не ресторан, бери и ешь, как нормальные люди!

– Я сказал, не надо, – голос резко стал на тон выше.

Лучи света лениво пробивались в помещение. Желтеющие листья помидорной рассады, растущей на подоконнике, тянулись к солнцу. Приближался полдень. А перед носом все ещё стоял запах палёного масла. Ком в горле не давал банально глотнуть слюну, не то что еду. Будто Женя съел репейник, а он застрял, и никак не может из него выйти который день.

– Ничего не жрёшь, потом все выкидываю. Куда все это девать?

Облака в небе невольно растворялись, местами оголяя голубое небо. Но ветер все ещё еле слышно завывал, намекая, что не стоит давать себе ложные надежды на хорошую погоду. Это прошлым летом было хорошо, больше такого не будет…

– Псину эту ещё привёз, а она вся в хозяина. Видите ли, корм ей подавай. Коты вон, как ходили по двору, так и ходят, а ей по барабану. Вот и в дом залезет кто-нибудь, так она тоже будет лежать себе, и носом не поведёт. Зачем нужна такая?

– Чапа помои жрать не станет, – Женя бросил взгляд на бабушку. Та явно была возмущена.