Вася, видимо, сопоставил эту метафору с абстракционизмом и решил, что это ещё одна похвала его таланту. Он попытался обнять Ольгу, спросив при этом:

– А что, каракатицы не умеют любить? Они тоже могут быть чувственными!

Ольга, не теряя самообладания, применила тактику "мирного урегулирования конфликта». Она ловко вывернулась из его объятий и, ухмыльнувшись, шлёпнула Васю мокрым полотенцем по голове.

– Вот вам, ваша "чувственная каракатица"! – сказала Ольга, удовлетворённо глядя на своего уже почти полностью раскрашенного собеседника. – Теперь рисуйте дальше! Но только на холсте!

Вася, потрёпанный, но довольный, продолжил свой творческий процесс, на сей раз держась от Ольги на безопасном расстоянии. Хотя, иногда его кисть всё же задевала её плечи, вызывая не возмущение, а спокойную улыбку на лице Ольги. В конце концов, немного абстрактного искусства на теле ещё никому не вредило. Главное – вовремя оттереть.

Завершив свои экзерсисы с кистью и холстом, удовлетворенный Василий восторженно воскликнул:

– Абстрактная… красавица! Идеально!

Ольга в итоге ушла с картиной и чувством удовлетворения. В тот вечер она обрела не только красно-зеленые пятна на теле, но и незабываемое впечатление от творческого вечера с художником Василием Ивановичем, гением, вдохновленным ей, как музой и некоторым количеством водки.

Васин "шедевр" на самом деле попал не в туалет, а в спальню. Но Ольга все таки, первое время опасалась, что картина может загореться от избытка спиртовых паров. Вася же заснул с улыбкой на лице, уверенный, что создал нечто грандиозное. И что его муза в виде Ольги будет его вдохновлять ещё долго… пока водка не закончится.

Закатное солнце, просачиваясь сквозь шелковые занавеси, окрашивало лицо китайской императрицы Силинчи в нежные розовые тона. Она сидела на низкой кровати, облаченная в белоснежный легкий полупрозрачный халат, которому тоже досталось розового колера заката. Воздух в её покоях был пропитан ароматом тутовых листьев и тонким, едва уловимым запахом шёлка – шёлка, сотканного её собственными руками из нитей, выпущенных крошечными шелковичными червями. Китайский император Гоангчи, обычно властный и непреклонный, сидел рядом, наблюдая за ней с нескрываемым восхищением. На его крепкое и мускулистое тело тоже был наброшен ярко-красный халат. Золотой пояс едва удерживал его.

Император протянул императрице чашу с вином, его рубиновый отблеск отражался в её темных, глубоких глазах. В них таилась та же загадка, что и в движении шелковых нитей, которые она подала изящной ручкой императору – плавное, завораживающее течение, обещающее тайны и наслаждения.

– Ты превзошла себя, моя Силинчи, – прошептал он, голос его был мягок, как шёлк, касающийся кожи. – Ты не только научила наш народ ткать шелк, но и соткала свою легенду, нитью тоньше паутины, но прочнее стали.

Он взял её руку, пальцы его скользнули по её запястью, нежно, словно касаясь хрупких нитей шелкового платка. Его взгляд был полон обожания, и в этом взгляде читалось не только восхищение её умениями, но и глубокое желание. Поставив чашу вина обратно, на низкий прикроватный столик, он приблизился, его дыхание коснулось её шеи, вызывая легкую дрожь.

– Шелковая нить – символ терпения и упорства, – прошептал он ей на ухо, его голос обволакивал её, словно нежный шёлк. – А ты, моя Силинчи, соткала из них не только шёлк, но и магию, завораживающую, подобно шелковому сплетению в лунном свете…

Его пальцы скользнули по её шее, медленно спускаясь к плечу, касаясь кожи так же нежно, как будто он касался драгоценного шёлка. Силинчи подалась вперёд, в её глазах зажглось томное пламя, отражающее закатное солнце. Она знала, что этот вечер будет особенным, что он посвятит ей не только слова восхищения, но и всю пылкость своей любви, сотканную, подобно шелку, из терпения, страсти и нежности. И эта ночь войдет в историю, не меньше, чем её шелковые платки.