– Ну Леа дает, я там никогда не была! Но, кажется, «Голубой тюльпан» или что-то в этом роде.

– Точно! Ладно, сейчас позвоню туда, пока.

В субботу утром сияющая Амбра садится в скоростной поезд до Амстердама.

Гийом встречает ее на вокзале, и весь день они бродят по городу, спокойно прогуливаются вдоль каналов, по рынкам и кафешкам, по магазинчикам и галереям.

В субботу вечером они добираются до отеля и поднимаются в свой номер на последнем этаже. Амбра подходит к окну, и ей открывается великолепный вид. Она машет Гийому, призывая подойти к ней.

– Посмотри, как красиво, – шепчет она.

– Отсоси у меня, – отвечает Гийом.

– Угадай, кто вернулся?

– Мама?!

– Как хорошо дома!

– Что же ты не предупредила меня, я бы тебя встретила. Педро с тобой?

– Нет, он остался там, все кончено. Я слишком стара для ангажированных поэтов, в следующий раз найду кого-нибудь посолиднее. Приходи ко мне скорей, я тебе столько всего должна рассказать.

«В следующий раз». Ни тени сомнений. Но хуже всего, что она права.

Моей матери пятьдесят пять лет, дважды была замужем и с тех пор не оставалась одна больше нескольких месяцев. В ее личной жизни нет места страданиям, или же она хорошо умеет их скрывать. Мать родилась и выросла в Нью-Йорке, поэтому у нее легкий акцент, который все находят очаровательным. От своего привилегированного детства дочери высокопоставленного чиновника она сохранила вкус к роскоши и апломб, которого я побаиваюсь с рождения.

Идя по направлению к ее дому, я задаюсь вопросом, почему все всегда так просто для матери и сложно для меня.

Я часто критиковала ее, но думаю, что мне, возможно, есть чему поучиться.

Начиная с этой немыслимой непринужденности, отличающей каждое материнское движение.

Можно ли этому научиться? Нет, это врожденное. Это или дано, или не дано. А мне не дано, понятное дело.

Как и способности носить белое, не посадив ни пятнышка. Мне это никогда не удавалось.

Если позволяет погода, моя мать носит только белое. Она может позволить себе даже такую роскошь, как двенадцатичасовой перелет в белом льне, и по прибытии ее одежда не только девственно чиста, но и едва помята, ровно настолько, чтобы иметь непринужденный вид.

Это убивает меня. Я восхищаюсь, но меня это убивает.

Ее квартира – занятная смесь стилей и красок, вещиц, привезенных со всех концов света, но подобранных со вкусом.

Мать суетится, заваривает чай, щебечет… Она весела, и все кажется легким.

Осведомляется о Венсане, отце и бабушке в одной фразе и, как всегда, слушает мой ответ вполуха. Поэтому мне всегда трудно говорить с ней по душам. Тем более что мои попытки периодически заканчиваются унизительной неудачей. Но что-то во мне упорствует, и на этот раз мне снова хочется попробовать.

– Знаешь, мне приснился странный кошмар в твое отсутствие. С тобой и пластмассовыми цветами.

– Расскажи.

– Это была моя свадьба, много народу, но все одеты кое-как, даже я. Всех тошнило. Но кошмар не в этом. Вдруг среди этого хаоса я заметила, что цветы пластмассовые. Я искала тебя повсюду, чтобы сказать об этом. Наконец нашла и закатила тебе ужасную сцену, спрашивая, как ты могла так поступить со мной. Что ты делаешь?

– Извини, сейчас начнется мой сериал.

– Как ты можешь! Я тебе рассказываю важные для меня вещи, а ты включаешь телевизор! Я еще не закончила: там не было жениха!

– Милая, сны ничего не значат, а чужие сны никому не интересны. Садись, посмотри со мной, вот увидишь, как это забавно.

– Да с каких пор ты смотришь эту чушь?

– Пристрастилась в Аргентине, у них худшие telenovelas[9] в мире. То есть лучшие. Тсс, начинается.