Вот мы уже усаживаемся в зале, который, слава богу, нормальных размеров, и, к моему великому облегчению, я не вижу ни одного знакомого лица.

Чтобы на сей раз одолел смех, надо быть совсем уж двинутыми, ибо сюжет пьесы – долгая агония человека, который перед смертью делится своими сожалениями с медсестрой.

Мизансцена самая скупая, он не встает с постели и только иногда пьет и принимает лекарства в свете ночника – никакого другого освещения на сцене не наблюдается.

Мы с Жюльеном страдаем молча и, естественно, встрепенувшись, когда сцена вдруг погружается в темноту, замираем в ожидании, какой оборот примет пьеса. Потом, увидев прокравшегося из-за кулис рабочего сцены, который поспешно меняет лампочку в ночнике, понимаем, что затемнение было чисто случайным, и монотонность вновь вступает в свои права.

Два часа спустя мы умираем от скуки, и свет нам не мил; старик раскаивается и отходит с миром; и очень кстати, потому что я проголодалась.

Невозможно уйти, не обняв Сильвию.

Я выкладываю ей ничего не значащие слова, немного скорректировав по ситуации («Этот текст, наверно, интересно было бы прочесть»), и передаю слово Жюльену.

Этот мерзавец, добрых пятнадцать минут во время представления посматривавший на часы, рассыпается в комплиментах. «Великолепно, мне так понравилось, какой чудесный спектакль…» С ума сойти! Сильвии надо остаться поговорить с режиссером, но она спрашивает, куда мы пойдем ужинать, может быть, ей удастся к нам присоединиться.

Когда мы остаемся одни, я называю Жюльена подхалимом и лицемером, он защищается, говоря, что был просто вежлив, и мы идем в ресторан. Против ожиданий через двадцать минут к нам присоединяется Сильвия.

Она возбужденно сообщает нам, что пьесу засняли для кабельного канала.

«Ты уж предупреди Жюльена, когда будет передача, раз ему так понравилась пьеса, пусть пересмотрит».

Я думала посадить его в лужу, но он, не моргнув глазом, снял пиджак и подхватил:

«Точно, а если меня не будет дома, я сделаю запись».

Сильвия в восторге, так оно всегда бывает. А он, глядя на мое изумленное лицо, поддает жару:

«Предупреди Ариану, пусть она тоже запишет, на всякий пожарный».

Готово дело, весь вечер сдерживаемый смех одолевает меня, и я вынуждена лезть в сумку, чтобы спрятаться под столом.

На этот раз я возвращаюсь домой в отличном настроении.

Я обожаю театр.

– Это Амбра. Ни за что не догадаешься, с кем я уезжаю на уик-энд… С Гийомом! Из отдела маркетинга, тот, с кем я…

– Я прекрасно помню, тот, что запал на Леа.

– Спасибо за напоминание. Ладно, думаю, у него это прошло, потому что, когда я встретила его вчера в лифте, он пригласил меня выпить кофе. Слово за слово, и мы провели вместе весь вечер. И знаешь что? Он поцеловал меня, прощаясь!

– И?

– Потрясно, правда? Но это еще не все: он едет в пятницу в Брюссель, ему надо быть на каком-то концерте, и он предложил мне приехать к нему и провести уик-энд в Амстердаме.

– Вот как! Быстро дела делаются!

– Ты тоже заметила? Но я боюсь упустить его, если заставлю ждать.

– Если любит – подождет.

– Ой, слушай, так говорили в лицее, но теперь все иначе: мы взрослые. Доставляем друг другу удовольствие, не задаваясь вопросами.

– Это и есть определение взрослости? Не забудь предупредить, если решишь составить словарь.

– Не говори о словарях, сразу вспоминается тридцать девятая страница. И не занудствуй, я просто хочу доставить себе маленькую радость.

– Валяй, доставь себе маленькую радость, моя красавица.

– Я позвонила Леа спросить, как называется отель, который ей понравился, а она мне: «Я забыла, спроси у Арианы, она – моя ходячая память».