Тело предали земле рано утром. Возле холмика, на котором белело много камней, стояли дед и сноха Красинины, баба Кочаниха, Нина Андреевна, Любаша, Витька, Ванда и Степан. Ванда вытирала слезы маленьким, припачканным глиной кулаком. У остальных лица были скорее озабоченными, нежели скорбными.

Потом Ванда и Любаша украсили могилу цветами. Вечером вернувшийся из города дед Кочан приволок высокий металлический крест давней, но добротной работы. Никто не уточнял, где дед раздобыл его. Ванда поцеловала деда в небритую щеку. Он растрогался и немного прослезился, хотя никогда и не был знаком с Беатиной Казимировной.

– Вот оно выходит как… – произнес дед Кочан. И снова повторил: – Вот оно выходит…

Что выходит, он так и не пояснил. Нина Андреевна поднесла ему полстакана водки. Он выпил ее как воду. И вдруг сказал:

– Собирайтесь все к нам. Зачем же с детьми и под открытым небом?

Но они уже привыкли жить в саду. И отказались.

Виноградные листья не мешали считать звезды. Это можно было сделать, лежа в постели.

Любаша и Ванда спали вместе. Их белый пододеяльник был хорошо виден. И кровать была похожа на парусную лодку.

Степка слышал, как Ванда говорила Любаще:

– Завтра напишу папе письмо.

– А как будешь писать?

– Я уже подумала. По правде. «Здравствуй, папочка. Нас постигло большое горе. Нашу маму убило осколком. Я осталась одна…»

Очень, очень ему было жаль Ванду в ту минуту. И Степка, наверное, расплакался, если бы дворняга Талка, которую на ночь привязывали к дереву, вдруг громко не залаяла и не бросилась на кого-то. Степка соскользнул с кровати.

– Пошел вон, кабыздох! – сказал чей-то знакомый голос.

Около крыльца стоял человек в военной форме и размахивал пистолетом.

– Эй! Хозяйка! Есть здесь живая душа?

– Талка! – крикнул Степка. – На место!

И побежал к военному, потому что узнал его. Это был шофер Жора.

Левая рука Жоры висела на перевязи, и бинт был широкий, но, наверное, не очень свежий, потому что он не белел в темноте, а просто был светлее, чем гимнастерка.

– Какого черта вы здесь сидите? – громко, без раздражения спросил Жора. И прошел мимо мальчишки, но, сделав несколько шагов, остановился и спрятал пистолет.

Он теперь стоял впереди, напротив разбитого крыльца, и Степка видел его спину, занятую скаткой и вещевым мешком, и голова под пилоткой казалась такой маленькой, что Степан усомнился: шофер Жора это или кто другой?

Из сада, который от калитки выглядел совсем темным, непроницаемым, спешила мать. Она ходила в старых, разношенных галошах, и они чавкали, как земля в слякоть, поэтому Степка и догадался, что идет мать, а не Любаша и не Ванда, хотя ни фигуры, ни силуэта из-за тьмы различить было невозможно.

– Кто здесь? – не очень смело спросила мать.

И Жора узнал ее и поздоровался. И Нина Андреевна тоже признала его, сказала:

– Добрый вечер.

– Поехали со мной в Сочи, – сказал Жора. – Я еду в госпиталь и возьму вас с собой.

– Сейчас все едут в Сочи и в Абхазию, – согласилась Нина Андреевна. Но тут же возразила: – А у меня здесь работа. И что я там стану делать без денег с тремя детьми?

– Я не ослышался? – спросил Жора. – С тремя?

Он был чуточку пьян и вроде бы позировал, а может, Степке только показалось это.

– Погибла соседка. Ее девочка живет с нами, – сказала мать.

– Ванда. Помнишь, я говорил тебе про Ванду? – сказал Степка.

– А, Ванда… Помню, – сказал Жора.

Но, конечно, не помнил…

Степка оставил Жору вдвоем с матерью, которую шофер все пытался убедить переехать в Сочи, и пошел к кроватям.

Ванда и Любаша уже сидели в платьях и поправляли волосы.

– Это приехал Жора. Он влюблен в Любашу. В нее всегда кто-нибудь влюблен.