– Забот много. Курнуть не найдется?

– Для хорошего человека самосад всегда есть.

Закуривая, боец сказал:

– Сводку Совинформбюро не слыхал? Что там про наше направление, про туапсинское, сказано?

– Ничего. Про бои в районе Моздока и Сталинграда сообщают. А на остальных участках существенных изменений не произошло.

– Непохоже… Цельную ночь раненых везли.

Машина покатилась резво, точно мячик. Будто привязанная, завиляла позади дорога. Трудная дорога. С обрывами и нависшими ребрами гор. То здесь, то там у дороги лежали кучи гравия, и солдаты, оголенные по пояс, с блестящими, цвета прелого яблока спинами, засыпали колдобины, рытвины, воронки, поругивая эту чертову дорогу, такую крутую, старую, узкую, что две машины разъезжались на ней с превеликим трудом.

Камень на дороге пылился мелкий. Булыжники уже давно были скрошены машинами, тягачами, орудиями, бесконечным потоком спадавшими по ночам со склонов гор, через обмелевшую, словно выпитую, Туапсинку. Поговаривали, будто инженеры из Германии, работавшие здесь в тридцатые годы, забетонировали русло реки, и теперь это не русло, а взлетная полоса. Говорили также, что городок Грознефть был построен в форме фашистского знака и государственная комиссия, принимавшая район, заметила это и велела перестроить ряд улиц. Правда, это или только уличные разговоры, Степка не знал. Но он много раз смотрел на Грознефть с горы и видел белые четырехэтажные дома, расположенные несколько крестообразно. Но это так же походило на свастику, как созвездие Большой Медведицы на медведя.

Машине пришлось свернуть к речке, потому что вода в радиаторе выкипела. Шофер подхватил мятое ведро и поспешил на реку. Любаша побежала мыть ноги.

Речка, мелкая, колени не намочишь, цеплялась за камни, скользкие от зеленой тины. И лишь в одном месте, справа у берега, возле кустов, где была выемка, воды накопилось много. Можно даже выкупаться.

Любаша приподняла юбку и вошла в воду. Крохотные рыбешки, серебристые, с темными спинками, сновали возле ее ног.

Шофер засмотрелся на Любашу и уронил ведро. Чертыхаясь полез в речку.

Любаша лениво улыбнулась.

– Как тебя зовут? – спросил шофер.

– Верни пол-литра, отвечу…

– Нет. Кроме шуток… – Шофер поймал ведро и направился к берегу.

– Я не шучу, время не подходящее, – ответила Любаша, повернувшись лицом к дороге.

– Молодчина, – сказал шофер. – Расти большая.

– Буду стараться…

– Только не переусердствуй. А то замуж не возьмут.

– Свежо предание, да верится с трудом. – Любаша поглядела на шофера с ухмылкой.

Поднимая длинные как у цапли ноги, она стала выходить на берег. Шофер смотрел на нее не дыша. Наконец, облизнув узкие пересохшие губы, сказал с придыханием:

– Меня Жорой зовут, а по паспорту Георгием…

– Ладно, Жора, а по паспорту Георгий, ехать надо. Вечереет.

– Какой вас леший к фронту несет? – взорвался шофер. – В Грузию бежать надо, в Абхазию. Мандарины там, лобия… Прожить легче. А в Георгиевском войск видимо-невидимо. Ну зачем туда ехать? Глупо! Верно я говорю? Верно…

– Расстегни противогаз, – строго сказал полковник Гонцов и скривил губы.

«Надо же так нарваться!» – тоскливо подумал шофер Жора, нащупывая пуговицу. Белая головка бутылки вызывающе торчала над темной гофрированной трубкой. Это совсем смутило Жору. И он уж очень наивно соврал:

– Они сами дали. Я с них не требовал.

– Даже отказывался? – подсказал Гонцов.

– Вот-вот… – подхватил было Жора, но, уловив в глазах полковника откровенную усмешку, покраснел и замолк.

Гонцов ловко вынул бутылку из противогазной сумки, подбросил на ладони, явно любуясь. Жидкость колыхнулась беззвучно. И солнце сверкнуло в ней весело, дерзко.