И видит Бог, я не на столько stupida, чтобы верить в такие совпадения! Вздохнула... Машина красивая, ничего не скажу, Эдику бы точно понравилась, но вот владелец её... тот ещё жук колхозный.

Мои размышления вновь прервала трель повторившегося звонка. Поправила пояс платья, пошла открывать, спиной чувствуя взгляд этих конспираторов.

Bene! [Ладно!] Поговорим, и я докажу, что ему тут не место!

Наконец прошла в коридор, только открыла замок и коснулась ручки, распахивая дверь, как на меня полилось пение этого сумасброда! Не-е-ет, поет он красиво. Да и сам достаточно симпатичный экземпляр мужской особи, но век бы его ещё не видела и не слышала!

Голос у него сильный, с лёгкой хрипотцой, чтоб коленки дрожали... к счастью, не у меня. Но произношение!

Он продолжает, совершенно не реагируя на мою реакцию:

"Лашате ми кантаре-е-е. [Прошу, дайте спеть мне]

перке не со-о-оно-о фьеро-о-о [Потому что я горжусь тем,]

соно ун италья-а-ано, ун итальяно веро-о-о

[Что я итальянец. Настоящий итальянец]"

Тото Кутуньо сейчас явно заикал и пару раз перевернулся, греясь под средиземноморским солнышком.

Упер в меня свой взгляд оливкового цвета, улыбается... Успел, кстати, переодеться – от его брендовой рубашки с двойным воротничком не осталось и следа, и теперь его рельеф облипила серая хлопковая рубашка с каким-то странным принтом и джинсы, подчёркивающие накаченные бёдра. Да, кто-кто, а за столько лет он сильно возмужал. Или это армия так щупленьких парней меняет? Даже не узнала бы, если б не это самодовольное выражение лица и небольшой шрам рассеченной брови... который я ему на память и оставила много лет тому назад.

Перестал петь, а я так и стою, рассматривая его, словно экспонат в палеонтологической музее. Dio..

— Buffone! [Шут гороховый]. – Кидаю ему, разворачиваясь и возвращаясь на кухню. Позади раздается.

— Сири, переведи «Буффон».

Хмыкнула, рядом со мной пролетела мама, метнув в меня презрительный взгляд.

— Ро-о-омочка, — Воркует она, отчего я ошарашенно упираюсь взглядом в Лекси, который её порыву тоже, кажется, удивлен, и стремительно разворачиваюсь на 360 к ним. Мама продолжает. – Ты не читай перевод, это она с дуру ляпнула.

Лезет к нему обниматься, тот её слегка приобнимает и переводит взгляд на меня, хмыкнув.

— Да, тетя Марин, я понимаю.

— Да какая я тебе тетя... – Стреляет глазками эта пятидесятилетняя пигалица. – Мы ж как родные с тобой уже.

Не в силах больше слушать эти дифирамбы, ухожу к кухонному гарнитуру. Размешиваю в заварничке тиссано [заваренный напиток] цветков ромашки с сушёной клубникой и лимоном, подвигаю чашку с бискотто [печеньем] к себе поближе. Лекси уже успел сожрать половину, поцеловал меня в щеку и ушел, довольный, на диван – разговаривать с Романом Андреевичем. Perché... за что мне это, а?

До меня доносится, заставляя обернуться к ним:

— Ром, слушай, тут Альба немного возмущается..

Приведение переводит на меня взгляд, я закатываю глаза и отворачиваюсь обратно, замечая краем глаза, как он демонстративно проводит зубами по губам. Ну, Buffone! Что с него ещё взять!?

— Правда? Странно, что это на неё нашло? – Доносится его абсолютно спокойный голос.

— Вот и мы её не понимаем! – Вмешалась мама, ухватившая из моих рук тарелку с остатками бискотто и забравшая мою не начатую чашку заварившихся травушек. Оборачиваюсь.

А кому несёт? Конечно, Ромочке! Ромочка же — такой хороший мальчик четвертого десятка, а дочь родная обойдётся! Водички попьет. Слов не хватает... Впрочем, что удивляться, мама как обычно.

Достала ещё одну кружку. Вот эту точно не отдам..

— Ну, так что, подписываем?