– А я-то, дура, и напряглась, и губу уж раскатала. Говори живей, зачем пожаловал? Пока совсем не осерчала…

– Да вот, собачку решил себе завести, от одиночества. И чтоб ты ничего такого про меня не подумала, то лучше б кобелька, а не сучку.

– Каку-таку собаку? Валера про второго щенка никому говорить не велел…

– Ну вот, ты ж сама и проговорилась!

– Да-а, язык мой – враг мой, – но по всему было видать, что не очень-то она по этому поводу на саму себя досадует. Ибо на непредвзятый женский взгляд щенок, хотя также и принадлежал к малопонятному ей охотничьему заводу, но являлся при этом скорее уж этаким мужниным баловством, нежели подлинной хозяйственной ценностью.

Именно в этот момент Груздев безошибочно почуял: что, пожалуй, здесь и сейчас у него выгорит. А потому счёл за благо потянуть выжидательную паузу…

– Ну, да ладно, пойдём на них поглядим. А то ведь я уже давно Валере талдычу – ни к чему нам лишний рот.

И вот перед ним вожделенные, хорошо выкормленные, полуторамесячные, молочные бутузы-щенки, которые покряхтывая и поскуливая барахтались у хозяйки на коленях. Оба – в мать! – в основном белые, розово-брюхие, но с угольно-чёрными головками и по чёрному же чепрачку на плечах и по спинке. Один чуть-чуть помощнее, другая на капельку помельче – брат и сестричка.

– Ну, и какого тебе выделить? Валера там что-то всё про кобелька толковал. Но девочка, я её Малышкой зову, у нас из пяти штук самая последняя родилась. И из всего выводка вышла самая маленькая, а потому мне её всех жальче. В общем, забирай кобелька и вали отсюдова поскорее, пока не передумала!

Боясь поверить собственным ушам, но и не заставляя упрашивать себя дважды, Груздев без лишних слов сунул щенка себе за пазуху и сделал с метеостанции ноги с такой поспешностью, что забыл толком и поблагодарить…

Оставлять для себя в помёте последнего – а значит, и заведомо ослабленного! – почиталось подлинной собаководческой ересью. Не меньшим охотничьим ляпсусом было: уже имея в своём распоряжении одну рабочую суку, прибавить к ней ещё одну…

К сожалению, вся сила реального удара, нанесённого родной женой вкупе с Груздевым по Валериному охотничьему самолюбию двумя вышеназванными ляпами далеко не исчерпывалась…

До недавнего времени в Жупанове местные зверовые лайки с лёгкой примесью ещё камчадальских ездовых размножались в себе, как единая породная группа. Но вот одному из самых неординарных работников лесничества захотелось слегка выпендриться: и он прямиком из столицы завёз породу в здешних краях ранее не виданную – московскую сторожевую, а проще говоря, помесь сенбернара с кавказской овчаркой. Собачища вымахала из неё преогроменная, но довольно-таки добродушная, и получила от хозяина звучное имя – Дона.

И всё бы ничего, но вот пришла пора Доне размножаться. Само собой, ни о какой породной ровне для неё на всём Камчатском полуострове не могло быть и речи, так что спаривалась она исключительно с кобелями-лайками, всякий раз производя на свет редкостных ублюдков. Которые, впрочем (по вполне понятным причинам), до зрелого возраста обычно не доживали.

Но вскоре повыпендриваться захотелось одному из прапорщиков из расквартированной по соседству с Жупановым роты локаторщиков. Он взял к себе в дом одного такого вот Дониного выродка и, изведя на него дармовых офицерских пайков как на хорошего кабанчика, вырастил нечто совсем уже непотребное…

Вообразите себе массивную и добродушную сенбернарью голову на могучей шее, основательных плечах и… – уже слабовато справляющихся с такой нагрузкой палкообразных передних ногах. Далее следовал – ну, очень! – протяжённый спинной хребет, логически завершаемый узковатым и вихлеватым задком, но зато декорированным неимоверной длины и пышности хвостом-опахалом. Незадачливый собаковод попробовал было хоть как-то выправить положение какой-то амбициозной и звучной кличкой, но за уродцем в разговорном обиходе Жупанова навеки закрепилось прозвище – Головастик!