За окном стемнело. Анна уже совсем успокоилась, только глаза болели, и скорее всего были красными.

Открылась дверь купе.

– Чай, – торжественно провозгласил Геннадий, – с замечательными вафлями в придачу к шоколаду, – берите, берите, – он протянул ей стакан в традиционном подстаканнике.

– Спасибо, – она в знак благодарности кивнула головой.

– Пожалуйста, угощайтесь. – Геннадий придвинул вафли и шоколад. Она обратила внимание на его руки. Они были сильными, а пальцы длинными и гибкими. «Как у пианиста», подумала Анна.

– А я и есть пианист, и не только, я – музыкант – ответил он вдруг.

– Ой, – она поняла, что сказала эту фразу вслух.

– Пригласили принять участие в благотворительном концерте. Вот, еду. Завтра поработаю днем, а уже вечером назад. А вы? Далеко?

– Да, – она не хотела отвечать.

– Анна, я не лезу к вам в душу, я просто хочу, чтобы вы пришли в равновесие, отвлечь вас и может быть повеселить. Я же вижу, насколько вам плохо.

– «Откуда?» хотелось ей спросить. Она всегда считала, что ей хорошо удается справляться с эмоциями и «держать лицо».

– По глазам видно, в них искорки потухли сейчас, – пояснил он спокойно. Это было уже слишком. Что за телепатия?

– У меня все хорошо, Геннадий, правда, не нужно меня отвлекать и веселить, спасибо вам за чай, пожалуй пора отдыхать.

– Вот и хорошо, – улыбнулся он понимающе, – просто живите.

– Я живу, – ответила она ему уверенно.

Тогда он наклонился и поцеловал ее. Нежно, как целуют юную невинную девушку, или только что распустившуюся утреннюю розу. Странное дело, вместо того, чтобы возмутиться, отшвырнуть его от себя, Анна почувствовала странное волнение, какое-то головокружительное беспокойство. Он не хватал ее, не тискал, он сидел рядом, и тихонько целовал ее губы, мягкими ласкающими движениями своих губ. Так, как будто скалывал с них лед. Он чуть отстранился, внимательно и вопрошающе посмотрел на нее, в его глазах был какой-то свет, идущий изнутри, он очаровывал и зачаровывал, внушал доверие и желание погрузиться в него, растаять и стать частью его самого.

Анна замерла, она сидела не шевелясь, крепко стиснув руки и не понимала, что с ней. Она, обычно резко и непреклонно отталкивающая от себя любые посягательства, сейчас совсем не хотела этого делать. Ей было уютно, легко и не страшно, как когда-то в детстве, когда она была под защитой родителей.

От Геннадия приятно пахло каким-то свежим, чуть горьковатым ароматом. Она не хотела, чтобы он останавливался. Он и не останавливался, но и не спешил. Он ждал, когда она сама начнет идти ему навстречу. Он целовал ее долго – губы, лицо, глаза «такие любимые», шептал как будто сам себе, волосы, потом шею и грудь, лаская поглаживанием рук, опустился ниже к животу и к самому сокровенному, что являлось тайной и открытием, символом и вечностью, что ждало и жаждало любви так, как никогда раньше. Она откликнулась. Тогда он осторожно, с великой нежностью и настойчивостью, вошел в нее, слился с ней так, как будто они были едины уже давно, всегда, вечно, двигались в едином ритме, понимая и слушая друг друга без слов, разговаривали движениями, объятиями, стали целым морем, океаном ощущений, которые передавались от одного к другому теплыми сладкими волнами. Они не спешили. Они любили друг друга, прислушивались к этому, удивлялись и наслаждались каждым мгновением их единения. Не было ни стыда, ни неловкости, ни жажды быстрого удовольствия. Это был их танец, танец любви, неожиданно случившийся и оттого еще более ценный, как давно ожидаемый подарок. Анна нежилась в его руках, чувствовала себя маленькой, беззащитной и желанной, желаннее всех на свете. Он шептал ей ласковые слова, и она тонула в них, как в букетах роскошных цветов, вдыхала их аромат, и впитывала его в себя, чтобы сохранить надолго, может быть, навсегда. «Люблю тебя, всегда любил» слышала Анна, и не понимала, где она, почему ей это не говорил он раньше, почему она так долго ждала?