Мы ехали рядом с ними, видели, как они загружают вооружение, и ждали. И вот однажды утром мы увидели в этой местности вертолет. Он пролетел прямо над нашими головами и выпустил пулеметную очередь. Он безжалостно нас расстреливал. Повстанцы принялись стрелять в воздух из «калашниковых». Один парнишка швырнул в вертолет камень, другой, обезумевший от ужаса, бросился за песчаную дюну. Я устроилась за нашей машиной, напоминавшей жестяную банку, и сфотографировала его. Я поняла, что война будет совершенно другой.

Линия фронта проходила вдоль пустынной дороги, окруженной бескрайними песками и уходящей за горизонт. В отличие от войн в Ираке или Афганистане здесь не было бункеров и зданий, где можно было бы спрятаться, не было бронированных машин, которые могли бы послужить хоть какой-то защитой. Когда мы слышали гул военного самолета в Ливии, то просто замирали. Мы останавливались, смотрели вверх и со страхом гадали, куда упадут бомбы и откуда прозвучат пулеметные очереди. Некоторые люди бросались на землю, другие прикрывали головы, кто-то молился, а кто-то бежал – бежал куда глаза глядят, хотя бежать было некуда. Под ослепительно-синим средиземноморским небом мы были совершенно беззащитны.

Я более десяти лет работала военным корреспондентом. Я снимала войну в Афганистане, Ираке, Судане, Демократической Республике Конго и Ливане. Но никогда не испытывала такого ужаса, как в Ливии. Фотограф Роберт Капа однажды сказал: «Если твои фотографии недостаточно хороши, значит, ты не сумел подобраться достаточно близко». Если ты не был достаточно близко в Ливии, то фотографировать было нечего. А когда подбирался достаточно близко, то оказывался на линии огня. На той неделе я видела, как лучшие фотографы мира, ветераны Чечни, Афганистана и Боснии, уезжали после падения первых же бомб. «Это не стоит того», – заявляли они. И порой я тоже так думала. «Это безумие. Что я делаю?!» Но потом наступали другие дни, и я ощущала знакомое возбуждение. «Я присутствую при настоящем народном восстании. Я вижу, как люди идут на смерть ради свободы. Я фиксирую судьбу общества, которое десятилетиями подвергалось угнетению». Пока тебя не ранили, не подстрелили и не похитили, тебе кажется, что ты неуязвим. И прошло уже несколько лет с того времени, когда нечто подобное случалось со мной.

…Журналисты покинули больницу. Я знала, что нужно вернуться на линию фронта. Я слышала звуки войны – разрывы мин и бомб, огонь противоракетных орудий, вой сирен… Мне не хотелось, чтобы это услышал Пол.

– Малыш, мне пора. Вскоре увидимся, любовь моя. Я тебя люблю.

Давным-давно я поняла, как жестоко заставлять близких людей волноваться о тебе. И я говорю им только то, что им нужно знать: где я нахожусь, куда направляюсь и когда вернусь домой.

Вместе с тремя другими именитыми журналистами я отправилась в Ливию по заданию New York Times. Со мной были прекрасный фотограф и близкий друг, с которым я выросла в Коннектикуте, – Тайлер Хикс, лучший репортер по Ближнему Востоку Энтони Шадид и журналист британско-ирландского происхождения Стивен Фаррелл, много лет работавший в горячих точках планеты. За нашими плечами в совокупности было около пятидесяти лет работы в самых ужасных местах. Мы незаконно проникли в страну из Египта вместе с ордами других журналистов.

Из пригородной больницы мы направились в центр Аджабии, чтобы узнать, что происходит на линии фронта. Энтони и Стив поехали в одной машине, мы с Тайлером и нашим водителем Мохаммедом – в другой. Найти хорошего водителя в Ливии нелегко. Вежливый студент университета Мохаммед – приятное, открытое лицо, широкая щербинка между передними зубами – возил нас туда, куда большинство других водителей отказывались. Он считал эту работу своим вкладом в революцию. У него было много друзей среди повстанцев, и он помогал нам решать, куда направиться и надолго ли. От его советов часто зависела наша судьба, и помощь была бесценна.