Комитет при Осоавиахиме предполагал направить в район катастрофы сразу несколько ледокольных пароходов, и это было сделано, причем профессор Самойлович настоял на том, чтобы основное задание было возложено на самый мощный по тем временам ледокол – «Красин». В этом предложении крылся немалый риск и не один. Ледокол находился в отнюдь не блестящем состоянии. Во всяком случае, он совершенно не был пригоден к трудному ледовому рейсу: «Красин» не работал более года, стоял вопрос о его полном «разоружении» и постановке на длительную консервацию. Из команды в сто с лишним человек остались считанные единицы. А самое главное – отправить в одиночку во льды мощный ледокольный корабль означало обречь всю экспедицию на огромные беды: в случае если «Красин» застрянет среди ледяных полей – выручить его уже не смог бы никто, для этого был необходим еще более сильный ледокол, а такового не имелось во всем мире…

Словом, момент был крайне неподходящий для того, чтобы начинать арктический рейс, спасательный поход вполне мог обернуться очередной трагедией. Но решение было принято, и «Красина» стали готовить к выходу в море.

Руководить плаванием была призвана «тройка»: начальник экспедиции Р. Л. Самойлович, комиссар П. Ю. Орас и полярный пилот Б. Г. Чухновский. Позже, размышляя над тем, какими мотивами руководствовались те, кто ринулся спасать, и те, кто решил «воздержаться», отойти в сторонку, один из членов «тройки» написал: «Многие страны, которые особенно любят говорить о своей высокой культуре, гуманности и человеколюбии, предпочли остаться лишь молчаливыми свидетелями того, как одни люди гибнут, а другие проявляют героические усилия, чтобы их спасти… На подмостках Арктики разыгралась сцена, имеющая большой символический смысл. Мир может быть спасен только теми, кто проповедует и осуществляет на практике новую идеологию, кто не подчиняется в своих действиях разлагающим соображениям капиталистической наживы и кто действует исключительно из моральных соображений… Без громких слов, без многоаршинных статей и интервью советские экспедиции (здесь имеются в виду еще три наших судна[2]. – 3. К.) пошли в поход».

«Пошли»… А какой ценой? «Красин» стоял в Ленинградском порту с погашенными топками и абсолютно пустыми трюмами. Команда насчитывала от силы два десятка человек, но через четверо суток семь часов и сорок семь минут после решения Комитета помощи (Самойлович в одной из телеграмм в Москву так и писал, что «выход ледокола возможен при полном напряжении через три дня по получении боевого задания») корабль покинул порт и взял курс на Север. За эти несколько суток он был забит грузами и углем, на него по конкурсу набрали с других судов команду, на борт прибыли представители прессы и кинооператор (именно благодаря ему мир сумел затем в деталях познакомиться с красинской эпопеей – снятый Вильгельмом Блувштейном фильм «Подвиг во льдах» до сих пор не сходит с экрана).

Сказать, что экипаж работал с полной отдачей сил, – значит не сказать ничего. Круглосуточно трудились многие тысячи людей в Ленинграде и в порту. Профессор Самойлович взволнованно пишет о них в книге «На спасение экспедиции Нобиле», выдержавшей несколько изданий[3]. Эта книга – о рабочих, грузчиках, продавцах, шоферах, кладовщиках, о служащих правительственных учреждений и организаций, о членах семей моряков, не говоря уже о самих моряках. Еще на берегу с наилучшей стороны проявил себя командир «Красного медведя» – так назвали красинцы трехмоторный «юнкерс» (эти машины в 1920-е годы по лицензии делали наши рабочие на авиазаводе), погруженный на борт ледокола, – Борис Григорьевич Чухновский. В дни, предшествовавшие отплытию, он лежал в госпитале, где его готовили к операции по поводу аппендицита. Узнав о драме во льдах и о подготовке спасательной экспедиции, летчик, невзирая на яростные протесты докторов, покинул больничную палату и присоединился к экипажу «Красина».