Ирина покачала головой.

– Военкомат-то я знаю, да вряд ли вы там что-нибудь узнаете. Все произошло так быстро… У нее ведь мать умерла и ребенок, у Лидуши…

Мне казалось, что голос ее дрогнул, когда она произнесла это имя… Она сняла шапку, и я увидел ее рыжеватые волосы, закрученные на затылке.

– Я знаю, – сказал я. – Она писала. Это было единственное письмо, которое я получил.

– Она не знала, куда писать, – произнесла Ирина и посмотрела на ее портрет.

Несколько минут мы сидели молча.

– Так. Ну, расскажите о себе, Ирина… Как ваша жизнь?

– Живу, – резко ответила Ирина.

– Ваш муж на фронте? – спросил я.

– У меня нет мужа.

– А ребенок? Я помню, вы ждали ребенка.

– Был. – Ирина опустила глаза.

Я молчал.

– Вы работаете на заводе? – спросил я.

– Да. В цеху. Помощником начальника.

– Так… – Я снова не знал, о чем говорить. – Вот мы и встретились.

– Вот и встретились, – повторила Ирина. – Только ее не хватает. – Она снова посмотрела на портрет.

– Вы очень изменились, Ирина, – сказал я неожиданно для себя. Этого не надо было говорить. Это звучало бестактно.

– Изменилась? – переспросила Ирина, точно не понимая этого слова. – Да, наверно. – Она встала и надела ушанку. – Ну, простите, пойду на завод.

Мне стало страшно. Я схватил ее за руку.

– Подождите, Ирина, – просил я, – ведь мы не виделись так долго. Подождите! Ну, расскажите мне что-нибудь! А потом я пойду.

Мне показалось, что пальцы ее дрогнули в моей руке.

– Рассказать? – переспросила Ирина. – Я не знаю, что рассказать вам. Да и что вы хотите знать?

– Все. Все, что относится к ней, к вам, к Ленинграду.

Ирина молчала. Своими большими немигающими глазами она смотрела на портрет Лиды, висящий на стене.

– Расскажите, – повторил я. – Ведь я новый человек в Ленинграде и почти ничего не знаю. Рассказывайте про все: про войну, про блокаду, про себя, про Лиду…

Ирина медленно повернула голову, переводя взгляд с портрета на меня.

– Хорошо, – согласилась она, и мне показалось, что слово это было ответом не на мою просьбу, а на какие-то ее собственные мысли. – Хорошо, – повторила Ирина, – слушайте.

Вот что рассказала мне Ирина

«Когда я пять лет тому назад приехала в Ленинград, поступила в институт и поселилась в этой квартире, моим соседом был Иван Иванович Иванов, старый мастер. Он жил вот за этой стеной с женой Пелагеей Григорьевной. У него было двое детей: Михаил, парень лет двадцати трех, и дочь Лена. Михаила я почти не видела: он учился в институте за городом и приезжал домой поздно вечером; Лена работала на том же заводе, что и отец.

Мне почти не приходилось разговаривать с Ивановым, да я и не стремилась с ним встречаться. Он был высокий, чуть сутуловатый, глаза у него были маленькие и злые, а усы огромные, с опущенными концами.

Я уже привыкла к тому, что если за стенкой какой-нибудь шум, машина ли швейная стучит, или что другое, – значит, Иванова нет дома. Как только он возвращался, наступала тишина. Из разговоров с моей хозяйкой и с Пелагеей Григорьевной я поняла, что Иванов был именно таким рабочим, о которых вы так любите писать в газетах: он проработал на заводе тридцать лет, и отец его тоже был рабочим и тоже проработал на этом заводе много лет.

Хотя я и не симпатизировала этому человеку, но он возбуждал во мне любопытство.

Постепенно я узнала, что Иванов всегда просыпался в пять утра и пил чай из большой кружки, что он заговаривал с женой первым и что она ждала, пока он с ней заговорит, что за чаем он читал газету и что она должна была быть аккуратно сложенной, что он шел на завод пешком и что ему хотели подарить автомобиль, но он отказался, сказав, что для него это не нужно, а для детей – разврат.