Через полгода она ответила отцу: «Да», и по пути с работы они расписались. Молодой муж привел новобрачную в свою комнатку. Там началась моя история.

Я родился в единственном роддоме Норильска под бесконечное завывание суровой таймырской вьюги. И рос вместе с городом.

Родители работали целыми днями, отец – на комбинате, мать заведовала книжным магазином. Для меня взяли няню – Марью Ивановну, простую деревенскую старушку. У нее были гладко зачесанные волосы, очки в тяжелой оправе, грубые, мозолистые, но теплые и ласковые руки. Она столько раз гладила ими меня по голове, что я, наверно, пропитался их теплом на всю жизнь. Как и положено образцовой нянюшке, она пекла вкусные пирожки, знала много колыбельных песенок и бесчисленное количество сказок. Однажды с детской непосредственностью я спроси: где ее дети? Она промолчала и погладила меня по голове вдруг ставшей тяжелой рукой.

Мое детство было заполнено ее любовью и заботой. Умерла она, когда мне исполнилось шесть лет. Родители скрыли эту смерть от меня, решили, что не нужно «травмировать ребенка». Мне сказали, что нянюшка уехала домой, потому что я уже большой и должен все делать сам.

Это была первая потеря в моей жизни. Я плакал и никак не мог понять, почему нянюшка уехала, не попрощавшись со мной.

Я пошел в первый класс в единственную норильскую школу. Из-за сильных ветров и сорокоградусных морозов уроки часто отменяли, и мне приходилось, сидеть дома. От скуки я забирался на подоконник и наблюдал, как метель закручивает бесконечные снеговые спирали, потом стал перебирать отцовские книги и увлекся чтением.

Тяжелый климат Заполярья разрушал здоровье моего отца, подорванное лагерем. Врачи посоветовали ему переехать. Родители легко решились на это – библиотекари и инженеры были нужны везде. После десятичасового перелета я первый раз в жизни увидел высокие, под самое небо, деревья, стайки непоседливых воробьев и неторопливых голубей, поразившие меня после скудной природы Таймыра.

Мы поселились в небольшом городке у родственников отца, они подыскали для родителей работу и жилье.

Отец пошел строить мосты. Мать работать библиотекарем. Оба много работали, но денег постоянно не хватало. Наверно, поэтому мне не покупали игрушки – родители называли их баловством.

Я рос обычным «хомос советикус». С девяти лет я с гордостью стал носить на груди звездочку с кучерявым мальчиком в центре, а с одиннадцати лет считал, что самым счастливым днем в моей жизни должен быть – 22 апреля – день, когда меня приняли в пионеры.

По праздникам на центральной площади нашего городка вывешивали один и тот же лозунг – огромные белые буквы на ярко-красном сатине: «Наши дети будут жить при коммунизме». И я всякий раз перечитывал его с удовольствием: ведь вот, как мне повезло – я один из этих самых детей-счастливчиков.

Но в те годы до «всем по потребностям» было далеко. Вся страна стояла в очередях.

Мой уголок – старая железная кровать у печки, стол, за которым я делал уроки. Над ним мама разрешила мне повесить любимые картинки. С одной из них задумчиво смотрел вечно прекрасными глазами царственный мальчик Тутанхамон. С другой – грозно хмурил брови Л.Толстой, мой любимый писатель.

Родители старались, как могли, чтобы в доме был достаток. В серванте, символе советского благополучия, поблескивали тщательно перемытые граненые рюмки, пыжился чайный сервиз в красные розы. Главным украшением дома был телевизор с двумя программами, накрытый кружевной салфеткой.

По вечерам мать подолгу возилась у прожорливой печи-плиты: готовила еду из добытой в очередях провизии. Но последнюю неделю до получки ужин нам часто заменяла тюря – черный хлеб, накрошенный в молоко. А порой не было денег и на молоко, и мама крошила хлеб в подсоленную воду, заправленную постным маслом. Отец возвращался с работы поздно, уставший, измученный. Он с трудом снимал сапоги, тяжелые от грязи, молча глотал незатейливую похлебку и сразу засыпал. Работал он до изнеможения, часто без выходных – на стройках социализма всегда был аврал.