Мы вернулись в наш вагон, и поезд снова тронулся. Мы были уже заграницей. Наш руководитель, дотошный Эфрос, слегка улыбаясь, раздал нам значки нашей экскурсии. Отныне мы в свободной стране и составляем общество – verein, и уже никто не может нас отправить в участок за принадлежность к неразрешенному сообществу или партии.

Эти значки, эта мысль о какой-то другой среде, где легче дышать, где считаются с человеческим достоинством, подняли немного упавшее настроение публики.

Опять остановка и пересадка уже в австрийский поезд. Помню я длинную платформу, по которой мы шли, неся в руках свои тяжелые чемоданы, помню поезд с немецкими надписями, с выкрашенными в темный цвет вагонами. Хорошо помню внутренность вагона с длинными и узкими лавками, настолько длинными, что на каждую усаживалось по 5 человек. Помню первую бессонную ночь в заграничном поезде, быстро, непривычно быстро, уносившем нас от границы.

Наша русская публика, не привыкшая к всенощным бдениям, делала невероятные усилия, чтобы склонить куда-нибудь голову и вздремнуть; австрийский кондуктор, несколько раз проходивший по вагону в течение ночи, свирепо поглядывал на спящих, с досадой лавируя между ногами людей, примостившихся на чемоданах в проходах. Я помню в эту ночь нашу красавицу Наталию Павловну. Она, добрая душа, учила соседей, как лучше разместиться, чтобы было просторней, и старалась оживленным разговором победить сон; она разговаривала, кажется, с кем-то из студентов. Не помню темы их разговора, но помню, что у меня сложилось представление: «Это человек с идеалистическим пониманием жизни». Она изнемогла только под самое утро, и ее куда-то пристроили.

Общий вид Вены. Фото начала ХХ века

Александра Васильевна спала, прикорнув на своем узелке. Я почти не спала, несколько раз в течение ночи выходила на площадку вагона и даже на платформу, боясь отойти далеко, пока не уразумела смысл каких-то возгласов кондуктора, предшествующих захлопыванию двери вагона. «Einsteigen!»[2] – повелительно приказывал голос кондуктора. И только после этого поезд трогался. Утро. Скоро поезд прибудет в Вену.

Эфрос отобрал у нас записочки, на которых мы должны были указать, кто с кем желает жить. Я указала свою компанию. Александра Васильевна записалась с Марией Семеновной Адаменковой.

Я смутно помню первый момент прибытия в Вену. Помню только громадный вокзал; помню, как нас вели куда-то и опять снаружи осматривали наши вещи: есть ли на них значок таможенного досмотра, что снова кольнуло сердце неприятным чувством – с вокзала не выпускали без этого осмотра.

Когда мы вышли из вагона, уложили свои вещи на повозку, присланную из отеля, вдруг обнаружилось, что Татьяна забыла в вагоне свой фотографический аппарат. Мне, как знающей немецкий язык, пришлось ее сопровождать; мы кое-как пробрались через массу рогаток, везде объясняя, что нам нужно; поиски наши увенчались успехом. Нас все время сопровождал кто-то из местных служащих. Дав нашему благодетелю «на чай» 30 копеек русскими деньгами – он остался очень доволен, – мы кое-как с его помощью выбрались из вокзала. Оказалось, что группа наша уже уехала, а для нас оставили франтоватого студента, который ехал с нами и который не в первый раз ездит по заграницам. Он привел нас на трамвайную остановку, мы сели в трамвай, и после длинного путешествия через весь город мы оказались у подъезда Hotel Neuvau. Довольно долго нам пришлось ждать в вестибюле гостиницы, пока наш проводник с представителями комиссии распределили нас по комнатам.

Наконец мы вчетвером оказались в довольно большой комнате на третьем этаже с золоченой мебелью, громадной двуспальной кроватью посередине, с донельзя неприличными картинками на стенах. Я сняла все картинки и убрала их в угол. Комната достаточно просторная и светлая; два окна выходят на улицу. Умывшись и переодевшись, я пошла искать Александру Васильевну. Оказалось, что она с Марией Семеновной в этом же этаже, в маленькой, полутемной комнатке, так как окно их выходило во двор – такой колодец, очень узкий.