В ночь с 21 на 22 июня мы должны были пересечь границу, и эта ночь останется для меня памятна навсегда.

Итак, поезд подошел к Границе. Уже перед станцией мы немного волновались; проводник нас предупредил, чтобы мы приготовили свои паспорта, так как их сейчас у нас отберут для проверки. Послышался звон шпор, явился охранитель душ российских граждан и унес куда-то с собой наши паспорта. Был поздний вечер. В вагоне, слабо освещенном лампами, стоял полумрак. Чувствовали мы себя скверно, как-то ослабленно, будто действительно в чем-то провинились, и нас сейчас поймают с поличным или опять вышлют в какую-нибудь Тмутаракань. Пока проверяли наши паспорта, нас попросили перейти в другой поезд. Там вагон был старого образца с неподнимающимися спинками сидений, и в нем стоял тот же полумрак, что и в предыдущем вагоне первого поезда. И вот здесь разыгралась та трагикомическая история, которая может возникнуть, кажется, только у нас на почве всеобщей и хронической испуганности российских граждан. Я вышла на платформу с кем-то из товарищей. Вдруг прибегает Мария Петровна с испуганным лицом и сообщает, что в вагоне неладно: какой-то незнакомый молодой человек быстро вбежал в наш вагон, бросил на первое попавшееся место небольшой чемодан и быстро скрылся. Публика окружила таинственный чемодан, высказывая даже подозрения, не бомба ли в нем. Только немногие, в том числе и Александра Васильевна, выразили мысль, что это, вероятно, просто пассажир, торопившийся взять билет, так как никому нет никакого расчета подбрасывать бомбу при выезде из нашего любезного отечества. Конца сцены ни я, ни Александра Васильевна не видали, так как ушли с места происшествия, перестав им интересоваться. Потом мы узнали, что таинственный чемодан так же быстро исчез, как и появился: тот же молодой человек опять быстро вбежал в вагон и, схватив его, улетучился.

Поезд стоял на станции долго, что-то больше получаса; за это время жандармы успели проверить наши права на выезд из Отечества в чужие страны. В вагон вошел жандарм с пачкой паспортов и раздал их, вызывая всех по фамилиям; в каждом паспорте оказалась отметка о пересечении границы.

Наконец все закончилось. Двери захлопнулись, и поезд тронулся с места. Помню, что я стояла у окна и напряженно всматривалась в ночной мрак: сейчас мы будем в Австрии. Мне даже удалось увидеть какую-то светлую линию, неясно рисовавшуюся на темном фоне ночи. Наверное, это была какая-нибудь небольшая речка. Поезд шел недолго, около 20 минут, и остановился на станции Щаково. Послышалась немецкая речь, на платформе мелькнули австрийские кепи. Мы забрали наши чемоданы и длинной вереницей, возбуждая внимание публики, которая была тогда еще для нас новым впечатлением, направились в зал таможенной ревизии. Австрийские чиновники с какими-то каменными лицами, с официальной выправкой и жесткой речью мне очень не понравились. Осмотрели они наши вещи довольно-таки быстро, отрывисто спрашивая: «Haben Sie Tabak?»[1] Впоследствии в течение нашего полуторамесячного путешествия нам еще пять раз пришлось подвергаться таможенному досмотру, но ни один не оставил того неприятного чувства, какого-то незаслуженного оскорбления, как этот осмотр. Может быть, потому, что был первым. Чувство это усилилось, когда при выходе из зала, уже в дверях, австрийский чиновник потребовал предъявить паспорта с отметкой о визе австрийского консула. Я знала, что у граждан свободных стран чиновник не может потребовать паспорт для такой проверки, и почувствовала в этом жесте презрительное отношение западноевропейского человека к русским «рабам».