В 1990-х годах даже более значимым было второе, поскольку для самообразования в те годы практически ничего нельзя было достать, за исключением романа «Тихий Дон» М. А. Шолохова, повести «Казаки» Л. Н. Толстого и уже упомянутых рассказов-измышлений петербургского казака-писателя Б. А. Алмазова. На феномене Алмазова мы остановимся немного подробнее, поскольку он оказал значительное деформирующее влияние на весть «младенческий период» казачьего возрождения.

В начале 1990-х годов идеологом казачьего возрождения выступил питерский писатель и бард Борис Алмазов, заявивший о себе как знатоке казачьей старины, правил, обычаев, традиций и порядков. И простые казаки, ещё вчера бывшие обычными советскими людьми и ничего не знающие о действительной жизни своих предков, вполне доверились авторитету Алмазова. И тот развернулся по полной и даже составил заново регламент проведения казачьих Кругов. В результате усилий Алмазова казачий Круг – древнейшая форма демократии, наподобие совета шотландского клана и других военизированных народных обществ – стал формализованным мероприятием с поднимающими по команде руку «выборными». В состав Кругов были включены имеющие право вето священник и «Совет стариков», что превратило Круг в процедуру, напоминающую гибрид партийного пленума КПСС с молебном (интернет-портал «Newsland». Статья «К чему привела ставка Кремля на „реестровое“ казачество»). Но зато псевдоказачьи обычаи и устои отлично прижились в системе «реестрового» казачества.

Правда, алмазовские «изобретения» считались неоспоримым авторитетом лишь в самом начале 1990-х годов. Впоследствии же в качестве своеобразного апокрифа по рукам казаков стала ходить совсем другая книга – «Сведения о казачьих общинах на Дону» одного из первых российских этнографов Михаила Харузина (1887), повествующая о древнейшем казачьем праве, исключающем алмазовские нововведения.

* * *

В первой половине 1990-х годов налицо было массовое казачье движение снизу. Тогда и неказачье общество видело в казачьем движении значимую духовную и социальную основу, способную дать нравственные и ценностные ориентиры, призванные преодолеть духовную и социальную дезориентацию и способную стать альтернативой индивидуалистическому аморализму «постперестройки». Начавшийся в то время стихийный процесс возрождения казачества характеризовался массовым энтузиазмом и широкой поддержкой населения. Но казачье движение с самого начала было спонтанным и противоречивым явлением, никаких чётких общепонятных идей и духовных ориентиров оно не имело и не выработало.

* * *

Н. С. Асташкин приводит пример селекции, в результате которой из волчьего потомства получается собака. Он пишет: «По словам заводчика, из волчьего выводка выбирают самого трусливого щенка и «адаптируют» его к человеку. В общем, злобных и гордых волчат уничтожают, а трусливого оставляют, чтобы он потом «работал» на человека.

– Нюх-то у такого «домашнего» волка раза в два-три острее, чем у собаки! – восклицает Панов.

Этот рассказ напомнил мне о казачьей трагедии. Большевики, не сумев «приручить» гордых и вольнолюбивых казаков, пустили казачий генофонд «под нож». За годы советской власти из потомков казаков (детей и внуков тех, кто выжил в сталинских лагерях) была воспитана новая казачья популяция – сломленная и покорная!». Именно на базе новой казачьей популяции и произросло казачье чиновничество и реестр, если говорить о казачьих потомках, оказавшихся в этих рядах среди массы иногородних, одетых «а-ля казак».

В качестве примера такого чиновного перерождённого казачества можно привести казака-чиновника, ставшего со временем и членом комитета по казачеству Волгоградской области, и заместителем атамана Всевеликого Войска Донского по Волгоградской области Александра Алексеевича Бирюкова. Тем более это перерождение из казака-волка в холопа-собаку показательно тем, что даже сама его фамилия – Бирюков – происходит от слова «бирюк», что по-казачьи означает «волк».