Все время, пока они проходили пропускную, поднимались на лифте и шли по неприятно длинному коридору с каким-то невообразимым количеством поворотов и дурацким цветастым ковром на полу, Китамура пыталась скрыть кислое выражение лица от своих спутников. От переменившейся погоды у нее разболелась голова, ее грызло чувство вины за злость на молчащее радио в машине, стыд за свой нелепый страх перед клиентом, неловкость за раздражение на светящегося счастьем Араи. Вдобавок, преждевременная гибель диктора почему-то ощущалась для нее, как личная потеря, и это сбивало с рабочего настроя. Еще и Тэцуо решил бросить ее с этим.

Друг, называется.

Ладно, подумала Китамура, скользя взглядом по номерным табличкам на дверях, наверное «друг» – это не самое подходящее слово для человека, с которым ты работаешь в одной конторе и раз в пару месяцев занимаешься сексом от скуки, но в японском языке не было слова, которое могло бы в полной мере описать суть их взаимоотношений.

Нэцуми хотелось думать, что они друзья, и не хотелось думать, что по этому поводу думает сам Тэцуо.

Уставившаяся себе под ноги, она не заметила, как ее спутники замедлились, и едва не влетела в спину резко остановившегося Араи, в последний момент ловко обогнув коллегу и встав рядом с ним.

– Пришли, – подавленно отрапортовал Фудзивара, сгорбившись и кивком указывая на закрытую деревянную дверь. Лаконичная металлическая табличка на уровне глаз гласила: «924. Кита но сюто».

– Неприятное число, – шепнул Кохэку на ухо Нэцуми. – Идем?

– Идем, – апатично протянула Китамура, после чего обратилась к Фудзиваре. – Подождите здесь, хорошо?

Последний отрешенно кивнул и, склонив голову, проковылял к красному кожаному диванчику, стоящему у стены чуть дальше по коридору.

Кохэку сделал глубокий вдох и взялся за ручку двери. Нэцуми, уже предвидя уготовленное им неприятное зрелище, едва заметно кивнула, и Араи отворил дверь.

Запах крови уже не был таким острым, каким бывает, когда она только выплескивается из тела, но удушливый кислый металлический аромат заставил Кохэку рефлекторно прикрыть нос сгибом локтя. Нэцуми на миг отвернулась, прикрывая губы ладонью, чтобы подавить рвотный рефлекс, но уже через миг взяла себя в руки и стала активно всматриваться в темноту, силясь различить в ней очертания комнаты. Араи потянулся было рукой к выключателю, но Китамура бодро перехватила его ладонь.

– Не трогай, – предупредила она.

– Почему? – возмущенно вопросил Кохэку.

– Ничего здесь не трогай, – раздраженно пробормотала Нэцуми. К этому моменту ее глаза уже привыкли к темноте, и комната радиостудии мгновенно съежилась до размеров кубика три на три метра – куда меньшего, чем бесконечная черная топь, встретившая их, когда они только открыли дверь. Над стеклянной перегородкой, отделявшей пульт от шумоизолированного помещения, горела тусклым светом красная табличка «ON AIR», желтый прямоугольник света, перечеркнутый их двумя силуэтами, падал на пол, ломаясь об очертания мебели. А под пультом, у противоположной стены, неестественно изогнувшись, лежал он.

Окамото Кацуми.

Ночной диктор.

Приличных размеров лужа крови, растекшаяся вокруг его головы и частично размазанная по эмалированной дверце ящика, в которую Окамото упирался затылком, впиталась в мягкий ковролин, засохнув на нем бурым пятном. Влажные от крови длинные каштановые волосы налипли на лоб и щеку. Одна рука была вскинута вверх, будто в приветственном жесте, вторая покоилась на полу, у основания опрокинутой табуретки. На голове Кацуми еще каким-то образом держались съехавшие наверх наушники. Поза выглядела чертовски неудобной, и при мысли о том, что он лежит так уже несколько часов, у Нэцуми сжалось сердце.