Шаг к гипостазированию исходит из реализации. Но была ли вообще допустима эта реализация? Является ли совокупность всех возможностей объектом, а не просто понятием, «представлением» индивида? Попытка мыслить эту всеобщность реальности как объективно данную в одной вещи – «есть чистая выдумка, посредством которой мы сводим многообразие нашей идеи в одном идеале, как особом существе, и реализуем его, на что у нас нет никакого права, даже нельзя прямо допустить возможность такой гипотезы, как и все выводы, проистекающие из такого идеала, касающиеся всестороннего определения вещей вообще, ради которого только и была нужна идея, не имеют к этому ни малейшего отношения и не оказывают ни малейшего влияния» [6]. На всестороннее определение вещей это гипостазированное индивидуальное реальное, конечно, не влияет; ибо все вещи лежат в «едином всеобъемлющем опыте»; но та совокупность всей реальности ставится трансцендентальной подстановкой на «вершину возможности всех вещей», а тем самым – на границу опыта; или даже, пожалуй, на его предел; ибо то, что хочет утвердиться как вещь на этой границе, что хочет быть больше, чем пограничным понятием, помещает себя по ту сторону области возможного опыта.

Здесь необходимо со всей решительностью подчеркнуть, что в разрушении этой диалектической видимости Кант не только акцентирует критический основной аргумент различения аналитических и синтетических суждений: оказывается, что это всего лишь субъективные условия познания, которые переиначиваются в объективные условия непознаваемых вещей. Бытие обозначают как связку в аналитическом суждении и придают ему значение существования для синтетического суждения, для суждения опыта.

Наряду с этой общей критикой онтологического доказательства отвергается и космологическое доказательство; от случайности всякого чувственного существования заключают к безусловно-необходимому, – но забывают, что без условия «невозможно никакое понятие необходимости» [7]. Эта безусловная необходимость, как последний носитель всех вещей, есть «истинная бездна для человеческого разума». Вечность Галлера «измеряет лишь длительность вещей, но не поддерживает их». Невыносима мысль, хотя от нее нельзя избавиться, что некое существо «как бы говорит себе: я есмь от вечности до вечности; вне меня нет ничего, кроме того, что есть лишь по моей воле; но откуда же я сам? Здесь все уходит у нас из-под ног» [8].

Можно подумать, что это мысль об интеллигибельной случайности, с которой вещь в себе совпадает в «истинной бездне». Однако идеал разума не удовлетворяется этой неизбежностью. Трансцендентальный объект остается для нас непостижимым, «хотя сама вещь, впрочем, дана, но только не познана». Но идеал чистого разума нельзя назвать непостижимым, потому что он не имеет иного подтверждения своей реальности, кроме потребности разума завершить посредством него всякую синтетическую единообразие [9]. Как идеал разума он не дан как объект, а потому и не непостижим как таковой; но как простая идея он должен найти свое разрешение в природе разума, в которой имеет свое происхождение.

Видно, как резко здесь различаются разработка и попытка успокоения той потребности, которая дана в вещи в себе, от самой вещи в себе. Последняя неизбежно дана, хотя и в ином смысле, чем это слово применимо к объектам опыта, а именно дана как задача; идеал же есть попытка дать этому непознанному, но данному как задаче, основание, решение в перво-вещи; попытка, стало быть, удовлетворить потребность разума. Он должен поэтому удовлетворять, иначе у него нет права на существование. Но мы уже не удовлетворены, когда теперь должны заставить этот идеал задать себе тот же вопрос, который прежде должны были задавать вещам во всей их обусловленности.