Со временем Витя заметил: утром темнота растворялась, поспешно подбирая оброненные тут и там лохмотья. Тонкую вуаль с пола, чулок, поникший на дверце комода, шаль, скомканную в углу, черное манто из-за двери, плащ, расхристанный по потолку, – еще недавно принадлежащие кому-то, кто теперь растворился во мраке.

Утром темнота уходила, воровато оглядываясь по сторонам, вжимая голову в воротник. Становилась все тоньше, все жиже, пока не начинала казаться смешной, пока не смешивалась с обрывками снов, ускользающими внутрь ночи.

Спустя сотни чашек полуночного чая, после вороха ночных газет, пробегаемых наискось, чтобы отвлечься от сожаления, после целого шкафа предрассветных книг, пролистанных от невозможности покоя, ускользающая от первых лучей темнота все же захватила и унесла с собой черный кружевной платок Витиной печали. С тех пор стало легче, не так горько и его бессонницы почти прошли.

Игорь Казаков

В Немало-Яицком автономном округе

в Немало-Яицком автономном округе
оленеводы живут с открытыми окнами,
потому что, случись такая оказия,
комар в окно все равно не пролазит,
стесняется
ночи здесь удивительно теплые
немальцы спят на снегу с оленьими тёлками
шкуры рыхлят костяными тяпками
и на рогах как гамаки их растягивают
мягко так
случается, день не на шутку затягивается
немальцы латают пимы да малицы
чумы ломают да делают сызнова, де
не затеряться в окружающей их среде,
в которой
сидят немальцы со своими немалками
мошку гоняют немалыми палками,
глядят, как мальцы их, немало-яицкие
на бегу за ягель цепляются
маются
выходя до ветру, не забудь о хорее,
потому что олешек почти звереет,
а перед тем, как выкопать ямку,
гони его трехэтажным ямбом
все равно вернется
главком по китам у них – юнга Дудочкин,
бывалоча – свистнешь, а он уже туточки,
и, что характерно, мужик ни разу
китов не возил меньше двух баркасов,
полных
навалит их, значит, на берег горкой,
коты сбегаются, ныряют в ворвани,
и то сказать, – здесь коты такушшие,
что двух китов в одиночку кушают,
радуются
северное сияние перетекает в летнее
солнцестояние, и время движется петлями,
белые медведи к весне становятся бледными,
карибу прирастают оводами, слепнями
толстыми
сплетнями прирастают талые пустоши,
камнями, стлаником, гусями, судорожно
впитывая в себя вертолеты
шпаро, геологов, водку паленую
злющую
до Карибов далёко, как карибу до разума
а разум отказывает, если глазу
зацепиться не за что, кроме мхов да осок
да болот между сопок, где твой голосок
одинокий
передает разве варганчика дребезжание,
где тундра в травах натужно рожает
человека, и все подвиды его,
на южном берегу Северного Ледовитого
океана

Снова лето к тебе подойдет

Позабудь про блаженный уют.
Комары кахетинское пьют
из тебя, и с тобою пьянеют.
Да и сам ты, подобно Энею,
на печальное море глядишь,
и печальная треплется лента
на плече загорелого лета,
и в кармане твоем – гладь да тишь.
Зацелованный волнами пес
тебе верную службу принес
на зеленом подносе залива,
подошел, мокрый нос, как малину,
на ладони твои положил
и глазами спросил – Уезжаешь?
И тоска словно море большая…
– Понимаешь, дружок – это жизнь.
Защекоченный травами кот
тебе вечную верность несет
и к ногам опускает. А верность
поутру себя чувствует скверно
и не дышит. А ты эту мышь
на ладони положишь, подуешь,
обругаешь кота-обалдуя,
и обоих, живучих – простишь.
Снова лето к тебе подойдет,
улыбнется собака, и кот
как умеет, тебя пожалеет.
И волна на бегу ошалеет —
это – лета отчетливый вздох.
Бьется тонкая жилка в ключице,
если что-то теперь и случится —
ты уже ни к чему не готов.

Юркий зимородок синий

Юркий зимородок синий
осторожной острогой
протыкающий корзину