Через несколько минут они быстрым шагом шли по городу.

7

Париж времён импрессионистов заканчивался сразу же за стеклянными дверями «Импресьона», и начинался маленький провинциальный город Соломенск.

Вечерело. В бревенчатых одноэтажных домах Исторического района зажёгся свет… Интересно, как причудливо иногда сочетаются в пространстве вещи разных эпох. Например, резные деревянные наличники и пластиковые стеклопакеты в них…

Теплынь, несмотря на первую половину мая, стояла летняя. Вдоль заборов частного сектора светились в траве пушистые шапочки одуванчиков.

Лера с Аркадием Михайловичем вышли на Часовую улицу. Пришлось сделать крюк, поскольку на Складской опять всё перекопали…

Цвела черёмуха. Её нежные белые соцветия благоухали по всей улице. Но ещё больше было цветущих вишнёвых деревьев – практически в каждом дворе. Вся Часовая тонула в садах, словно в шапках белых облаков, опустившихся отдохнуть на землю.

– Знаете, почему улица называется Часовой? – спросила Лера.

– Откуда же мне знать? Наверное, на ней часовщики жили?

– Нет. Просто здесь отовсюду видны часы на крепости, – она показала рукой в сторону кремля, виднеющегося впереди.

– Я вижу только башню.

– Конечно, сейчас вечер. Часы днём видно.

– Они что, солнечные?

– Нет, обычные. И потом, это северная сторона.

– Ну да, конечно…

С Часовой свернули на Северный вал, пересекли небольшую речку и пошли вдоль Бежицкого монастыря.

– Без вас я бы тут точно заблудился… Опять башни, – заметил Аркадий Михайлович. – Монастырь, что ли?

– Да. Успенский Бежицкий женский монастырь. Может, Артём ваш в поисках женского общества сюда тоже заходил?

– Не думаю.

– Тогда идём дальше.

За монастырём они пересекли по диагонали большой сад, перешли Аптекарскую улицу и через некоторое время вошли в приёмный покой Бежицкой больницы.

Здание, бывшее в свои лучшие времена богатым купеческим особняком, теперь всем своим видом показывало, что эпоха его расцвета давно закончилась. Колонны и пилястры взывали о реставрации, сохранившуюся лепнину густо засидели мухи. Слабо освещённые чахлыми лампами своды навевали мрачные мысли…

Какое счастье, что кто-то ещё, кроме Леры, узнал парня на фотографии, которую всем показывал Аркадий Михайлович.

– Да, вроде этот, поступил вчера с отравлением клофелином, – сказала медсестра в приёмном покое.

– Жив? – выдохнул Аркадий Михайлович.

– Жив, не волнуйтесь, откачали…

– Где он?

– Сейчас, подождите, я врача позову.

8

– А вы что же, родственники? – спросил молодой высокий врач в старомодных очках.

– Да, я его отец, – откликнулся Аркадий Михайлович.

– Очень хорошо, а то у нас возникли затруднения с этим пациентом.

– Какие затруднения?

– Дело в том, что у него ретроградная амнезия. Он ничего не помнит. И документов при нём не обнаружено.

– Как же так? У него были при себе все документы.

– Может, и были, да сплыли…

– А как он к вам попал?

– Позвонили добрые люди, попросили забрать алкоголика из парка. Бригада приехала, сразу в реанимацию, еле откачали. Клофелинщицы в городе завелись, так их растак. В полицию уже позвонили. Только бесполезно это – пострадавший-то совсем ничего не помнит.

Они подошли к палате.

– Только на пять минут, – предупредил врач. – Если бы не требовалось установить личность, вообще сегодня к нему не пустил бы.

– Хорошо.

В палате кроме Артёма было ещё пять человек. Двое тихонько играли в шахматы у окна, один читал под ночником книжку, остальные спали. Артём лежал на крайней койке. От его вчерашнего лоска не осталось и следа. На щеках темнела щетина, причёска растрепалась, одет он был в больничную пижаму. Затравленный взгляд остановился на посетителях. Аркадий Михайлович осторожно подошёл к постели.