В связи с происшествием допросили всех маргиналов поселка в количестве 264 человек. Твердого алиби не было ни у кого. Все были пьяны до степени, когда никто ничего не помнит. Где, когда он был, с кем и что делал. Учитывая ежедневную тяжесть их опьянения, маловероятно, что кто-то из них мог, вообще, держать лопату и копать ею землю! Местный православный батюшка Серафим предположил, что тело господина Арутюнова умыкнули сатанисты для своих черных треб. Бывший инструктор райкома КПСС Зоя Леонидовна Купцова авторитетно заявила, мол тело Амаяка Ашотовича выкрали, чтобы распилить на органы и в розницу (так намного выгодней, чем оптом!) продать в Израиль. У них, проклятых евреев, мафия в медицине по органам, и поэтому она самая сильная в мире.

Вскоре происшествие на строящемся коттедже Арутюнова стало забываться. Тем более, случилась еще одна кровавая трагедия. Безработный, бывший кузнец обанкротившегося ныне механического заводика, некто Павел Петрович Никишин, 48 лет, женатый, отец двоих детей, в пьяном угаре застрелил из своего дробовика соседскую собаку Люську, собственную тещу, кошку сибирской породы и поросенка Борьку. Мужики горячо осуждали эту новость на задворках местной аптеки за распитием двух десятков фунфуриков аптечной перцовой настойки и двух литров стеклоочистителя (сволочи, куда подевали одеколон «Тройной»?!).

По истечении дискуссии допили все и решили, Никишин чудак на букву «М»! Животных-то, зачем стрелять!

Погода стояла чудная. В голубую, без единого облачка, высь небосвода торжественно вкатывалось солнце, расцвечивая верхушки деревьев мириадами искрящихся изумрудов ночной росы. Воробьи щебетали-чирикали свои утренние разговоры, и уже начали сбиваться в шустрые стайки для совместной трапезы. Голуби-сизари, воркуя степенно-важно, расселись на ветках засохшей пихты возле мусоросборника. День, судя по раннему утру, обещал быть удачным.

Манюня не обращал внимания на прелести природы. Манюня кайфовал. Он держал в руках целую палку твердокопченой колбасы. Разломил ее и нюхал. В нос ударил волнующий аромат смеси имбиря, кардамона с нотками корицы и чеснока. Сорта колбасы Манюня не знал. По большому счету этот факт не имел для него значения. Твердокопченая колбаса любого сорта, ее запах, были для Манюни символами богато сервированного стола, сытой, до икоты, жизни. Она была для него знаменем благополучия, фетишем счастливой, ничем не омраченной жизни… Вспомнились тонко нарезанные кружки сервелата, темно-янтарная маслянистость армянского коньяка…

Манюня ловко ухватил подвернувшийся кусок батона, и разломанным концом колбасы принялся энергично натирать его. Откусить и разжевать твердокопченую колбасу Манюня не мог. У него практически не было зубов. С помощью длинных черных изломанных ногтей и красных распухших десен ему, наконец, удалось отломить от палки колбасы кусок, который целиком, вместе с плесенью, поместился ему в рот. Кусок этот Манюня принялся сосать, перекатывая языком, и с наслаждением шумно сглатывал скопившуюся ароматную слюну. Достал из глубокого кармана бутылку стеклоочистителя. Выловил из груды мусора пластмассовый стаканчик. Налил в него стеклоочистителя и принялся размачивать в нем черствый кусок батона. Завтрак бомжа Манюни выдался на славу! Нашлись в баке с мусором остатки шпрот в банке, немного гречневой каши с луком и тушенкой и грамм двести выдохшегося шампанского в бутылке с отколотым горлышком.

«Аристократический» завтрак Манюни уже подходил к концу, как на горизонте появилась черно-коричневая псина неопределенной породы. Она издали виновато – приветливо завиляла хвостом.