Поев и убрав посуду, девочка присела на кровать поговорить с мамой, чтобы той не пришлось напрягать свой слабый голос. А после она пошла спать в свою маленькую комнатку, представлявшую собой альков, который вмещал кровать и пару свободных квадратных метров. Деревянный письменный стол стоял в общей комнате, от которой альков был отделен красной бархатной шторой. В алькове был свой выводной канал наверх для проветривания в потолке, и открывала его Хана довольно часто, благодаря чему там сохранялся более свежий воздух, и постель хотя бы оставалась сухой. Берге проветривать жилище не любила, это была женщина – целиком дитя подземной жизни. Она выходила наружу всего пару раз, и ничем хорошим это не закончилось, а потому все ходы из основной комнаты помимо случаев крайней необходимости были плотно закупорены. Несколько раз Хана пробовала в тайне приоткрывать небольшой участок шторы, чтобы кислород хоть немного вытеснил сырость, но организм матери мгновенно улавливал колебания воздуха, и она заходилась кашлем. С горечью поняла девочка, что подземная среда губит и душит Берге, но поверхность и вовсе убьет мгновенно. И эта неизбежность, обязанность смиренно наблюдать, как чахнет самый близкий человек, приводила Хану в бешенство.

Переместившись в альков, девочка вдохнула чуть полнее. Здесь, за шторой, из-за небольшого, исключительно ее пространства, а также сухой постели она чувствовала себя на редкость безопасно и уютно. Укрывшись до подбородка одеялом, она прислушалась к часам, висевшим на стене. Звук самой длинной стрелки, нарезавший ночь на секундные кусочки, не раздражал, а наоборот убаюкивал девочку. А начавшие смыкаться веки налились такой сладкой тяжестью, что Хана забылась, кажется, прежде, чем они успели сомкнуться, и провалилась под ритмичный звук часов в беспокойную тусклую страну.

Сон жителей Гардасхольма был поверхностным, прерывающимся, иногда даже утомляющим. Спали они по многу часов, около тринадцати ночью и еще пару днем, так как солнце цикл не регулировало. Крайне редко люди погружались в медленную фазу и в основном довольствовались дремой и короткой фазой сна, наполненной смутными, черно-белыми или цветными, но крайне бледными снами. Хане почти всегда снилась надземная природа в холодных, блеклых оттенках с туманной поволокой. Но и эти видения делали ее пробуждения лучезарными и безоблачными. В эту ночь сон девочки не прервался звуками кашля ни разу. Сны сменяли друг друга, но все как один были о реке, новом знакомом, подсознание Ханы даже попыталось воспроизвести быт наземной жизни в Тахиярви, но это видение, конечно, имело мало общего с реальностью.

Наутро девочка, еще не до конца проснувшись, осознала, насколько сильное, всепоглощающе сосущее и подгоняющее изнутри желание подняться испытывает. Она вскочила с кровати, впервые чувствуя себя такой свежей и отдохнувшей, подбежала к Берге, и, поцеловав ее в щеку, стала хлопотать о завтраке. Горячую пищу Гардасхольмцы готовили четыре-пять раз в неделю по вечерам, когда открывалась вентиляция над котлом, находившемся в каждом жилище. В остальное время пищей служили насекомые, долгопортящиеся плоды и консервированное мясо и овощи. Самым популярным же и простым завтраком, подачей которого сейчас и занималась Хана, была смесь крупных сушеных насекомых, залитая березовым соком. Он хранился в громоздкой бочке с краником, откусывавшей львиную долю помещения. А насекомые в виде снеков для завтрака были излюбленным лакомством всех детей и подростков подземелья. Можно было выбрать как сладкие, в медовой или карамельной заливке, так и подсоленные, хрустящие и питательные. А детей, выросших на этой пище, усы и лапки у снеков не смущали совсем.