Тот же автор замечает, что первое толкование пророчества не является настоящим возражением против второго, когда однажды имеет место то, что кажется вторым толкованием; и подобным образом, интерпретация догматических текстов может быть буквальной, точной и достаточной, хотя, несмотря на это, возможно, она не охватывает всего того, что действительно является значением этих текстов в полным объеме; также более полное толкование, если это так, может быть менее удовлетворительным и точным, чем толкование текста и узком смысле. Таким образом, если протестантское толкование шестой главы [Евангелия от] Святого Иоанна было верным и достаточным для этого документа (чего я, конечно, не допускаю), оно все равно не может мешать католической интерпретации, которая, как минимум, абсолютно совместима с текстом, являющим высший смысл и единственно правильным. В таких случаях оправдание лучшей и более возвышенной интерпретации лежит в некоторой априорной вероятности, такой, как Вселенское согласие [Catholic consent]; а основанием узкой интерпретации является контекст и правила грамматики; и в то время как критический комментатор утверждает, что священный текст не должен означать больше, чем буква, те, кто придерживается более глубокого взгляда на него, утверждают, как Батлер в случае пророчества, что мы не имеем никакого права ограничивать смысл слов, которые есть не человеческие, но божественные.

7.

Теперь это всего лишь упражнение, заключающееся в проведении параллелей в рассуждении, чтобы интерпретировать предшествующую историю учения через его состояние в более позднее время, чтобы учесть, что оно предполагает более позднее раскрытие, согласно божественному намерению; ревностно злобствовать, отказываясь дополнить священный текст для исполнения пророчества, – это то же самое, что предъявлять претензии к Доникейским свидетельствам в эпоху Никейских или Средневековых доктрин и обычаев. Когда «Я и Отец – Одно»87 есть убедительное доказательство единства Христа с Отцом, дискутирующие еретики не понимают, почему эти слова должны быть взяты, чтобы означать более чем единство воль. Когда утверждается, что «сие есть Тело Мое»88, это служит основанием для превращения хлеба в Тело Христово, но они объясняют эти слова как фигуру речи, потому что такое объяснение для них – самая очевидная интерпретация. И подобным образом, когда католики побуждают следовать словам Святого Григория, еретики им говорят, что эти слова есть лишь риторика; или, когда упоминают слова Святого Климента о Чистилище, еретики говорят, что это, пожалуй, был Платонизм; или, когда католики упоминают речь Оригена о молитвах к Ангелам и достоинстве Мучеников, им говорят, что это есть лишь образец его неортодоксальности; или, когда католики упоминают возведение Святого Киприана на кафедру Петра, еретики говорят, что это не нужно рассматривать более чем фигурально или абстрактно; или, когда католики упоминают об общем доказательстве духовных полномочий Рима во времена первых христиан, еретики им говорят, что это явилось лишь результатом его преходящего величия; или, когда католики упоминают речь Тертуллиана о Предании и Церкви, еретики им говорят, что он принял юридическую точку зрения по этому вопросу; таким образом, раннее состояние и очевидность каждой доктрины, соответственно, должны были последовательно интерпретироваться посредством того развития, которое, в конечном счете, и произошло.

8.

Кроме того, поскольку, как выше было показано, вместе доктрины составляют единую религию, то из этого следует, что несколько доказательств, которые, соответственно, поддерживают эти доктрины, принадлежат одному целому и должны быть поставлены на общую основу, и все они нуждаются в защите. Совокупность слабых доказательств составляет сильное доказательство, один сильный аргумент придает убедительность побочным аргументам, которые сами по себе слабы. Например, что касается чудес в Священном Писании или в Церкви, «число тех, кто несет с собой свое собственное свидетельство сейчас, и которые верят в чудеса ради них самих, невелико, но они являются основанием, на которое мы опираемся» [2]. Кроме того, никто не считает необходимым, прежде чем принять Евангелие от Матфея, найти первичные свидетельства для каждой его главы и каждого стиха: когда доказано, что только часть существовала в древние времена, то и существование целого было доказано, так как часть есть лишь доля целого; и когда целое доказано, оно может дать приют тем частям, которые по какой-то случайной причине имеют меньше доказательств своей древности. Кроме того, достаточно было бы доказать, что Святой Августин знал итальянскую версию Священного Писания, показав, что он цитировал ее несколько раз. И точно также, общепризнано, что доказательство наличия Второго Лица в Боге значительно облегчает бремя доказательства, необходимое для веры в Третье Лицо; и что, поскольку Искупление является в некотором роде коррелятом вечного наказания, то, очевидная сформированность первой доктрины, фактически является доказательством для второй. Таким образом, протестантский полемист чувствовал бы, что он мало что сказал, кроме как о предзнаменовании своей победы, чтобы склонить оппонента к опровержению транссубстанциональности, если тот все еще твердо придерживается обращения к Святым, Чистилищу, Семи Таинствам и учению о заслугах; и он, защищая свою группу, даже слишком мало осудил поклонение Господу, Верховенству Рима, приемлемость безбрачия, тайну исповеди, Причастие под одним видом и традиции, если тот все еще ревностно относится к учению о Непорочном Зачатии.