Таким образом, и формально, и фактически ему удалось приобщиться к высшей политической элите.

Последствием политических репрессий являлось нагнетание «внутриведомственного страха». Начальники и ответственные лица «внезапно исчезали» со своих важных постов. Это приводило к тому, что пропагандистские структуры заполнялись, с одной стороны, людьми образованными, но элементарно некомпетентными в пропагандистской сфере, а с другой – малообразованными и некультурными и уже по этой причине непригодными к политико-идеологической работе.

Не миновала репрессий и такая специфическая и повсеместно распространенная в условиях советского режима сфера, как государственная цензура. В данной связи нельзя не отметить «плодотворной» деятельности в этом направлении Мехлиса, который «всегда был склонен к самым крайним мерам».[194]

Так, едва заняв должность заведующего отделом печати и издательств ЦК ВКП(б), Мехлис начал выявлять «неблагонадежных». В октябре 1937 г. он направил секретарям ЦК ВКП(б) Сталину, Л.М. Кагановичу, А.А. Андрееву, А.А. Жданову и Н.И. Ежову докладную записку, из которой следовало, что «кадры газетной цензуры засорены политически ненадежными людьми». Примечательно, что для подобного вывода Мехлису было достаточно беглого «предварительного знакомства» только с цензорами центральных газет, которых вызвали для этого в отдел печати и издательств. По его мнению, из 25 вызванных, по крайней мере, 8 нельзя было доверять в политическом отношении. В число «сомнительных» (политически неблагонадежных) попали имевшие ранее связи с «врагами народа» либо родившиеся за границей или владевшие иностранными языками. Среди цензоров областных и районных газет бдительный Л.З. Мехлис также быстро определил и тех, кто был склонен к допущению «политических ошибок». Он беспощадно клеймил их за «многочисленные случаи разглашения военных тайн».[195]

Вслед за этим вновь назначенный заведующий отделом печати и издательств занялся поисками «крамолы» в руководящем составе Главлита. 22 ноября 1937 г. Л.З. Мехлис направил в ЦК ВКП(б) и в СНК СССР записку «о политическом положении» в этом ведомстве. В документе констатировалось, что лишь за 3 предыдущих месяца из центрального аппарата Главлита было изъято 11 чел., в том числе – первый заместитель начальника и заведующий отделом военной цензуры. В целом же, как подчеркивал Мехлис, «под нажимом отдела печати» из центрального аппарата цензурного ведомства уволили 60 чел., из которых 17 чел. исключили из рядов ВКП(б). Мехлис утверждал, что из 19 представленных на утверждение ЦК кандидатур цензоров центральных газет «почти половина политически сомнительных людей». Кроме того, в вину руководству Главлита было поставлено: создание атмосферы круговой поруки; зажим критики и подхалимаж; указание «о рассылке в десятках тысяч экземпляров списков изымаемых книг с указанием фамилии автора».[196] Понятно, почему последнее деяние было отнесено Мехлисом к категории «преступных дел». Ведь рассылая изданные массовым тиражом списки изъятой литературы, руководство Главлита фактически дезавуировало заявления советского руководства о наличии свободы слова в СССР. Не обошел он вниманием и факт разглашения в печати, прежде всего по вине работников Главлита, «важнейших военных тайн», в частности, разрешения к изданию книг, раскрывавших расположение предприятий оборонного значения.

Особую неприязнь, судя по докладной записке Л.З. Мехлиса, вызывал у него начальник Главлита С.Б. Ингулов (1893–1938), занимавший этот пост с июня 1935 г. Мехлис обвинил Ингулова в том, что тот оказывал покровительство «врагам народа», способствовал «засорению аппарата», не желая «по-большевистски» ликвидировать «последствия вредительства в Главлите и сокрытия им от партии своих антипартийных поступков в прошлом». В свете изложенного в упомянутой докладной записке Мехлис предлагал снять Ингулова с должности начальника Главлита, подобрать с помощью отдела печати и издательств новую кандидатуру на его место, а также «очистить аппарат» цензурного ведомства «от политически сомнительных людей».